Я это все почти забыл

Никто из знавших Свободу прежде не видел президента таким реши-

тельным. Некоторым из приехавших к нему стало стыдно за малодушие.

Пиллер наклонился к Новаку: «Ладя, ты не можешь себе представить, как в

советском посольстве на нас орали…»

Было 11 часов вечера, когда президент попросил снова пригласить в

Град посла Червоненко. Дорога от посольства до президентского дворца за-

нимает минут десять, но на этот раз посла ждали долго. Видимо, узнав о про-

вале затеи с временным правительством, он советовался с Мазуровым, или

оба звонили Брежневу.

Встретив Червоненко в Зеркальном зале, Свобода официально объявил,

что идею временного правительства отвергает и намерен лететь в Москву.

Посол был взволнован и бледен. Он пообещал все тотчас передать в Кремль

и попросил разрешения занять еще пару минут. Он стал торопливо излагать

кремлевский взгляд на ситуацию. Конечно, чувствовал неуместность всех

этих слов, но не мог уйти, не выполнив поручения. Советский Союз, сказал

он, не желал ввода войск, но принял это решение, надеясь помочь чехосло-

вацкому народу в борьбе с контрреволюцией. Этот шаг, возможно, нанесет

некоторый ущерб репутации братских партий, но пройдет время, и все при-

знают, что это было единственно правильное решение. Президент молчал;

прощаясь, повторил просьбу о поездке в Москву. В шесть тридцать утра Чер-

воненко позвонил в канцелярию президента: Кремль согласен.

Но перед тем, как повесить трубку, посол задал вопрос, выплеснувший

из подсознания торжествующую имперскую спесь:

– Вы хотите лететь своим самолетом или нашим?

Он хорошо знал, что третий день у Града нет связи с аэропортом, с дис-

петчерами и службами, и власть представления не имела, что с президент-

ским самолетом, с чехословацкой авиацией вообще.

Утром 23 августа Людвик Свобода и с ним делегация вылетели в Моск-

ву на военном самолете генерала Павловского.

«Звонит Брежнев: “Геннадий, тут у нас чехи на Ленинских горах. Рубаш-

ки у них грязные, белья нет. Надо привести их в божеский вид…” Нет вопро-

са, говорю, какие размеры? Брежнев задумывается: “Неважно, пусть один на

всех”. Я связываюсь с министром торговли России. Вскоре в мой кабинет

вносят две картонные коробки. Одну с белыми рубашками и вторую с ниж-

ним бельем (трусы, майки, носки). Открываю: все свежее, чистый хлопок, хо-

довой мужской размер. Прошу своего водителя отвезти коробки чехам в пра-

вительственные особняки. .» – вспоминает Г.И. Воронов, тогда член Полит-

бюро, председатель российского Совета министров 26.

В Кремле Свободе, Дубчеку, Чернику, Смрковскому отвели отдельные

комнаты, другие жили по два-три человека. Все могли встречаться, но не вы-

ходить из помещения. Некоторых поселили на Ленинских горах.

Помощник Косыгина особо предупредил Черника о запрете встречаться

с московской общественностью. «Они пытались отделить нас двоих, Дубчека

и меня, от наших товарищей, чтобы перед появлением президента и делега-

ции заручиться нашим согласием с их оценкой съезда и надавить на других.

“Вам не надо думать о последствиях”, – предупредил Подгорный. Как же так,

возмутился Дубчек, вы нам можете только советовать, мы сами будем ре-

шать. Наступила гробовая тишина… Требование, чтобы мы в Москве осудили

ХIV съезд партии, было поспешным, непродуманным, авантюристичным,

ущербным для репутации СССР, таким же несовместимым с большой миро-

вой политикой, как и ввод войск» 27.

Согласие с советской оценкой Высочанского съезда было для чехов не-

посильной ношей, оскорбляющей рабочих, их партию, саму делегацию, и с

этим возвращаться домой? Никто, даже из противников реформ, внутренне

не принимал кремлевских методов добиваться своего. Но люди европейско-

го склада склонны к компромиссам, их нравы умягчены, они не слишком

упорствуют, если речь не идет об угрозе нации, о сохранении самоуважения.

Пожалуй, они насчет съезда еще поупорствовали бы, но прилетел Зденек

Млынарж, с ним другие члены делегации. Дома, говорят, толпы людей на

улицах и на площадях, толкутся между танками, жерлами орудий, вокруг

солдаты с автоматами; достаточно спички, и все взорвется.

24 августа Брежнев повторил Смрковскому, Шпачеку, Шимону: «Если

сейчас всего этого не пресечь, начнется гражданская война, начнется битва,

и тогда будет пролито много крови» 28.

Представление о пролитой крови у Москвы и у Праги разное. Для мало-

численного народа Европы каждая человеческая жизнь самоценна, ее никто

не должен отнять; в стране раньше многих других отменили смертную

казнь. А Брежнев мог сказать собеседникам, как разумеющееся: «В Братисла-

ве одну нашу машину сбросили в воду, утонули люди. Но это все мелочи, мы

будем счастливы, если не будет массового кровопролития» 29.

Утонули люди – это все мелочи.

Нас много, нас хватит!

В правительственной Комиссии чехословацкой Академии наук по ана-

лизу событий 1967–1970 годов мне показали письмо хирурга Алоиса Хонека

из клиники, расположенной в районе Прага-1 по улице На Франтишку, дом 8.