«Почему я вдруг засомневался? – говорит Иньеста. – Потому что на протяжении всего того времени, что прошло с момента моего прихода в первую команду, случались ситуации, которые наталкивали меня на мысли о том, что тренер не доверяет мне целиком. Я не всегда был игроком стартового состава и играл нерегулярно. Я не был уверен до конца; у меня были сомнения». Тот факт, что в матче в Севилье он вышел не в старте, а появился по ходу этой игры, не имевшей никакой важности и завершившейся поражением 2: 3, лишь подогрел эти сомнения. «Барселона» к тому времени уже выиграла чемпионат; та игра, тот состав команды были намеком на то, что в Париже может произойти нечто странное. Но Иньеста продолжал надеяться на тот факт, что хорошо сыграл в Лиссабоне и Милане. «У меня была слабая надежда, во мне жил оптимизм, и причиной его был четвертьфинал с «Бенфикой» и полуфиналы против «Милана», которые я провел очень хорошо. Так что надежды были…»
В отсутствие Хави Андрес стал играть немного другую роль: доминирующую. Были времена, оставшиеся уже в далеком прошлом, когда Иньеста играл как Серхио Бускетс сейчас. Или, скорее, наоборот: быть может, тогда Бускетс смотрел за игрой Иньесты. В Лиссабоне Иньеста играл глубинного полузащитника, а Ван Боммел и Эдмилсон играли по бокам от него. В одном эпизоде он возглавил атаку, совершив великолепный маневр: прошел от одного конца поля до другого, обыгрывая соперников с легкостью, с какой молодой отец проходит круг за кругом вокруг своего крошки-сына. В Милане же, на контрасте, он сыграл левого полузащитника в тройке, а Эдмилсон и Ван Боммел оказывали ему поддержку. Они были ногами команды, ее мускулами; он же был воплощением ее футбола. К концу матча, когда Райкард выпустил Мотту, чтобы укрепить полузащиту, Андрес перешел на позицию «десятки», под Это’о и Макси Лопеса. В тот вечер проблеск гениальности от Роналдиньо и проницательность Людовика Жюли принесли «Барсе» победу 1: 0, а вместе с ней и путевку в Париж. «Иньеста был блуждающим художником, свободным духом, как и Роналдиньо. Он словно змея, атакующая бесшумно. Как можно справиться с этим неприкасаемым маленьким дьяволом?» – вопрошала газета
Дьяволенок надеялся. И сомневался. Помните замену? Когда часы на табло начинали показывать 60-ю минуту любого матча, Райкард почти всегда делал одно и то же. Та же минута, та же замена, словно робот. Где-то между 60-й и 70-й минутами Иньеста выходил и заменял Жюли. В 11 из 18 матчей, в которых француза меняли, он покидал поле аккурат через час после начала матча. И на его место выходил Иньеста. 24-й номер, тогдашний номер Андреса, начал при Райкарде в старте всего 25 матчей из 57. В конечном счете сомнения одолели надежду.
Андрес говорит: «Когда он назвал состав на финал и я увидел, что не попал в него, я помню, что испытал какое-то странное чувство. Как будто меня обманули, как будто что-то отняли у меня. Я не понимал. Я почувствовал, что не заслуживаю места на скамейке запасных, но… в очередной раз мне пришлось принять это. Пришлось смотреть вперед, не назад. Пришлось забыть боль, которую я ощутил в тот момент. Судя по тому, что я слышал, очень многие люди чувствовали то же самое, что и я. Они тоже не могли понять, почему он так поступил. Не мне решать, достоин ли я игры в финале, но в тот день я чувствовал, что да, я заслуживаю этого».
Ошеломленный, разочарованный и павший духом, Андрес решил в тот день, что ответит своей игрой на поле.
«Я всегда был сильным. Гораздо сильнее, чем кажется людям. В тот момент, едва я узнал, что не попал в состав, я сосредоточился на своем единственном желании. Я просто хотел получить шанс выйти на поле и помочь партнерам выиграть финал. Я очень, очень сильно хотел сыграть, и сыграть хорошо. И это желание становилось только сильнее по мере того, как развивалась игра…» Он смотрел со скамейки на удаление Леманна, на моменты Анри, на гол Кэмпбелла – единственного человека, сумевшего пробить в тот вечер Вальдеса. Когда пришло его время выходить на поле, его боль, боль его отца стали движущей силой.
Если это решение и можно выразить одним образом, то это должен быть образ Хосе Антонио. Все эти долгие часы, вся боль и досада, вся долгая дистанция до этого дня, все принесенные жертвы – все это выразилось в одном лице. «
«Я почти ничего не помню из того, что тренер сказал мне в перерыве, – признается Иньеста. – Я не думаю, что я даже расслышал его слова. Я думаю, что в такие эмоциональные моменты думать о тактике попросту невозможно. Все сводится к одному: эта игра – финал Лиги чемпионов, и мы должны его выиграть. Я чувствовал, что мне отказали в праве иметь 90 минут на это, оставив только 45. Я был настроен доказать тренеру, что он ошибался насчет меня».