Я. Философия и психология свободы

Согласно схеме каждое инфантильное самосознание рождается в солипсическом синдроме Брамы и неизбежно вступает в конфликт с миром, защищаясь от него аутистическим реакциями. Любой ребенок в той или иной мере проходит через аутизм, демонстрируя порою потрясающую замкнутость, при которой от него невозможно добиться ответа. Молчание и опущенный в землю взор знакомы всем родителям. Детская психика не только отвергает чувство вины, но часто не принимает и радушное внимание окружающих. Это – всегда солипсическая реакция. Однако аутизм – это тупик для психики, выходом из которого становится та или иная компромиссная мифологема, снимающая неблагоприятность фона для самосознания.

Но и после этого парадигма ювенального самосознания продолжает подвергаться информационному шуму, который ведет самосознание в невроз. Он может разрешиться в новой мифологеме. При этом между двумя такими состояниями может вклиниться эпилепсия (если считать криптогенную эпилепсию психогенной). В частности, религия, определенная Фрейдом как «общечеловеческий невроз», является сквозной для всех парадигм человека. Самосознание, находя себя носителем нуминозного Я, снаружи обнаруживает огромное количество точно таких же самосознаний. Это противоречие между внутренним солипсическим ощущением, от которого невозможно отделаться, поскольку оно совершенно оправданно, и внешним окружением, вынуждающим самосознание к социализации, и создает невротическое сопровождение индивида (даже если индивид исповедует атеизм или агностицизм).

Именно поэтому смирение, пропагандируемое во все времена как философская и религиозная добродетель, есть великая психотерапевтическая сила, излечивающая от невроза и более глубоких душевных расстройств. Невроз необходимо принять, а в смысле душевного роста личности его даже следует желать и приветствовать. Посмотрим на историю того же Павла не в рамках индивидуальной психотерапии, имеющей своей целью помочь человеку обрести душевный комфорт, но расширим взгляд до социальной психологии, предполагающей такое устройство общества, которое обеспечивает комфортное состояние каждому его члену. Ведь если всех преступников следует лечить, то лечить их нужно от самих себя, т.е. от той душевной патологии, которую они приобрели именно в обществе, а не взрастили это зло в изолированных недрах своего разума.

Понятно, что толкает человека к борьбе за жизненные блага. Инстинкт выживания, который наиболее полно реализуется в мифологеме воинственного царя. Что заставляет человека искренне преследовать инакомыслие? Парадигма, в которой он живет. Инакомыслящий – это тот, чья парадигма вступает в противоречие с парадигмой преследователя. Именно сопротивление «истине» в виде чуждой парадигмы вело Павла в невротическое состояние, при котором он «избивал, влачил в темницу и на казнь» своих христианских оппонентов, людей, очевидно, совершенно смирных, не клеветников, не воров, не убийц, не прелюбодеев и даже не богохульников, которые никак не посягали на его жизненные блага. И тем не менее, они посягали на его инстинкт выживания именно в том смысле, что разрушали его собственную парадигму. Вопрос этот очень важный, поскольку вся история человечества, как мы ее знаем, по сей день делается именно такими людьми с гипертрофированной волей к власти, т.е. личностями, живущими в мифологеме воинственного царя, который компенсирует свой невроз войнами и тиранией. Несомненно, для любого самосознания возможность расправиться со своими политическими конкурентами и отправить армии на битву за свою парадигму, прикрытую национальными интересами, – это прекрасная психотерапия. Миром правят те, кого следует лечить вместе с тюремными обитателями.

Павла делало негодяем его упорное нежелание изменить самого себя, т.е. смириться с миром. «Божье царство на земле» – это всего лишь всеобщий компромисс, при котором все волки становятся овцами, отказавшись от мифологемы воинственного царя, этого «борца за правду», т.е. за свой солипсический комфорт, при котором «есть только я, а все остальные – подделки». Для Павла это кончилось эпилепсией (а для кого-то инсультом, инфарктом, манией, психозом), но именно смирение помогло новообращенному апостолу, во-первых, обрести душевный покой, а во-вторых, стать более нравственным существом. Кажется, он и после этого не стал милейшим человеком. Его миссионерские походы сопровождались скандалами и распрями, но теперь он, по крайней мере, призывал не к насилию, а к любви и смирению. Мир овец, несомненно, стал бы лучше, если бы все волки в нем переболели неврозом.