Я. Философия и психология свободы

При этом акт самосознания есть в действительности акт самоотчуждения. Вот я смотрю на внешний для меня мир. Сознаю ли я при этом свое существование? Иначе говоря, сознаю ли я самого себя, разглядывая, например, книжку с пьесами Шекспира? Очевидно, да. Нет никакого обособленного Шекспира (это мог бы подтвердить только сам драматург как свидетель собственного сознания). Для каждого же из людей есть Шекспир и он, его свидетель. А теперь я обращаюсь в рефлексии к собственным чувствам и мыслям, абстрагируясь от внешнего мира и напрочь забывая английского драматурга. Быть или не быть, спрашиваю я себя. Сознаю ли я себя при этом? Очевидно, опять – да.

Умозрительный эксперимент с изолированным мозгом приводит нас к очевидному выводу. Тут важно понять раз и навсегда: то, что принято в философии, психологии, антропологии, социологии и любом другом словоупотреблении называть сознанием, есть в действительности самосознание. Всякий раз, когда мы говорим о сознании, мы подразумеваем сознание, которое знает себя, т.е. самосознание. Это может показаться на первый взгляд терминологической казуистикой: ведь как вещь не назови, она от этого не изменится. Но это не так. Присваивая одному феномену имя другого, мы тем самым делаем безымянным этот второй феномен. На онтологическом уровне, называя фактическое самосознание сознанием, мы игнорируем и теряем в своем анализе то, что действительно является сознанием. Человек, который когда-либо размышлял о природе своего «я», знаком с ощущением, что в классической общепринятой теории чего-то не хватает. Это чувство вполне выражено фразой Мамардашвили: «Всякий, кто глубоко занимается сознанием, входит в сферу парадоксальности, к которой невозможно привыкнуть».

Фрейд, введя в психологию концепции сознательного Я и бессознательного Оно, так говорит об этом: «Деление психики на сознательное и бессознательное является основной предпосылкой психоанализа, и только оно дает ему возможность понять и приобщить к науке часто наблюдающиеся и очень важные патологические процессы в душевной жизни…В конце концов, свойство бессознательности или сознательности является единственным светочем во тьме психологических глубин».

Так что есть Я? Это сознание или его свидетель – самосознание? Если то, что мы называем своим «я», есть сознание, тогда что мы оставляем на долю самосознания? Некое удвоение нашего «я»? Чтобы избежать этого абсурда, Гуссерль, много и охотно рассуждавший о природе личности, поспешил заявить, что он не обнаруживает в интроспекции никакого второго «я». Есть лишь одно трансцендентальное «я». По этому поводу он пишет: «Наличное (схватываемое) Я …предполагает схватывающее Я, для которого оно (первое Я) наличествует, но которое само не является наличным в том же самом смысле». И вся его феноменология выстраивается именно на том, что говорить следует только о проявлениях (феноменах) сознания, а не о самом сознании. Иначе говоря, своим актом «эпохэ» (греч. εποχή – остановка, удерживание) Гуссерль, как и Прист, близок к тому, чтобы понять: говорить о Я невозможно. Говорить можно только о «Я» в скобках, которое уже есть самосознание.

Вот я, обладающий самосознанием (душой), могу указать пальцем на любое другое существо и сказать: «оно». А затем я могу точно так же указать пальцем на себя и сказать: «я». Но это – не Я. Это еще одно Оно. Нет никакой принципиальной разницы между тем, как я говорю о ком-то постороннем, и тем, как я говорю о себе самом. Я могу рассказать вам историю чужой жизни или рассказать историю своей жизни. Разница будет лишь в местоимениях. Но в остальном две повести, рассказанные мною о себе и ком-то другом, не будут иметь принципиальных различий. Дж. Сёрль по этому поводу замечает: «То, к чему мы пытаемся прийти при изучении других людей, есть точка зрения именно от первого лица. Когда мы изучаем его или ее, то мы изучаем меня, который есть он или она». Именно поэтому выводима такая формула:

Оно = «Я»