Я, грек Зорба

Была зима, шел снег. В комнате, смежной с моей, немецкий профессор-востоковед пытался, чтобы согреться, переписывать несколько старинных китайских поэм или какую-то сентенцию Конфуция с помощью длинной кисти, по тягостному обычаю Дальнего Востока. Кончик кисти, приподнятый локоть и сердце ученого являли собой треугольник. «Через несколько минут, — говорил он мне с удовлетворением, — у меня потеет под мышками, и я согреваюсь».

И вот в один из таких горьких дней я получил эту телеграмму от Зорбы. Вначале я обиделся. Миллионы людей унижались и погибали не имея даже куска хлеба, чтобы поддержать свое бренное тело и душу, а я получаю телеграммы с приглашением преодолеть тысячи километров, чтобы полюбоваться красивым зеленым камнем! К черту красоту, кричал я, если у нее нет сердца и ее не трогают страдания людей.

Но тут же мне стало стыдно: гнев мой утих, я с ужасом заметил, что это бесчеловечное приглашение Зорбы отозвалось во мне другим бесчеловечным порывом. Внутри меня поселилась какая-то дикая птица, которая взмахивала крыльями, пытаясь улететь.

Однако я оставался недвижим. Я не слышал дивных и диких призывов, нараставших во мне, и не решился на великодушный и бессмысленный поступок, а внял сдержанному, холодному голосу логики. Итак, я взял в руки перо и написал Зорбе, чтобы ему все объяснить.

И что он мне ответил?

«Ты, хозяин, не в обиду будь сказано, обыкновенная бумажная крыса. Ты тоже мог, несчастный, увидеть единственный раз в своей жизни прекрасный зеленый камень, но ты его не увидел.

«По правде сказать, мне случалось, когда у меня не было работы, спрашивать себя: «Есть ли в действительности ад или же его нет?» Но вчера, когда я получил твое письмо, я сказал: «Нужно, чтобы там был хоть какой-нибудь ад, всего для нескольких бумажных крыс вроде тебя».

С тех пор он мне больше не писал. Нас вновь разлучили ужасные события, земной шар продолжал раскачиваться, словно раненый, или пьяный, собственные заботы, дружба отошли на второй план.

Я часто говорил со своими друзьями об этом мудреце с большой душой: мы восхищались достоинством, гордым духом этого необразованного человека, презиравшего холодный разум. Духовных высот, к которым мы стремились долгие годы упорного труда, Зорба достигал в один прыжок. Мы тогда говорили: «Зорба обладает величием души». Когда же он покорял эти вершины, мы заявляли: «Зорба ненормальный».

Вот так проходило время, слегка отравленное воспоминаниями. Другая тень, тень моего друга удручала мою душу; она не оставляла меня, ибо я сам не хотел с ней расстаться. Но об этой тени я никому не говорил. Я с ней беседовал украдкой и благодаря ей примирился со смертью. Она была потайным мостом, связывающим меня с другим берегом. Когда душа моего друга преодолевала его, я чувствовал, насколько она изнурена и бледна; у нее даже не было сил пожать мне руку.

Иногда я с ужасом думал о том, что, возможно, на земле у моего друга не было времени победить рабство своего тела, подготовить и укрепить душу, чтобы освободить ее в последнюю минуту от страха смерти. Может, думал я, у него не было времени увековечить то, что он, почти причисленный к лику бессмертных, носил в себе.

Но время от времени он набирался сил — или же это был я сам, — и тогда являлся помолодевшим и строгим, мне даже слышались на лестнице его шаги.

Этой зимой в одиночку я совершил паломничество в Энгадинское высокогорье, где однажды мой друг и я провели чудесные часы с женщиной, которую мы оба любили.

Остановился я в той же гостинице, где мы жили тогда… Я спал. Свет луны струился в открытое окно, я чувствовал, как в мое скованное сном сознание вплывали горы, усыпанные снегом пихты и голубая нежная ночь.

Меня охватило какое-то невыразимое блаженство, сон казался глубоководным морем, спокойным и прозрачным, а я возлежал в его лоне, неподвижный и счастливый; чувствительность моя была такова, что если надо мной, на высоте тысячи метров проходила лодка, она мне резала тело.

Внезапно на меня легла тень. Я понял, чьей она была. Послышался его упрекающий голос:

— Ты спишь?

Я ответил в том же тоне:

— Ты заставляешь себя ждать; прошло уже много месяцев, ая так и не услышал твоего голоса. Где ты бродишь?

— Я всегда рядом с тобой, это ты меня забыл. У меня не всегда хватает сил позвать тебя, а ты только ищешь случая, чтобы меня оставить. Лунный свет — это хорошо, и деревья, покрытые снегом, и жизнь на земле, но пощади, не забывай меня!

— Мне никогда не забыть тебя, и ты это хорошо знаешь. В первые дни после того, как ты меня оставил, я бежал в дикие горы, изнурял свое тело, проводил бессонные ночи, думая о тебе. Я даже писал стихи, чтобы подавить свое горе, но эта жалкая поэзия не унимала моих страданий. Одно из стихотворений начинается так: «В то время, как ты уходил туда, где смерть, я вспоминая вас, восхищался вашей осанкой, вашей гибкостью, когда вы вдвоем шли по крутой тропинке. Как два товарища, которые проснулись на заре и ушли».

А в другом, тоже неоконченном стихотворении, я кричал тебе: «Сомкни зубы, мой безмерно любимый человек, чтобы душа твоя не улетела!»