Я иду искать. История первая

— Тут Иван к нему сигает,
Рубит головы, спеша.
И к Кащею подступает,
Кладенцом своим маша!

И грозит он старику двухтысячелетнему:

«Щас, — грит, — голову те мигом обстригу!
Так умри ж ты, сгинь, Кащей!» — а тот в ответ ему:
«Я бы рад, да я бессмертный — не могу...»

Но Иван себя не помнит:

«Ах ты, гнусный фабрикант!
Ишь — настроил скока комнат!
Девку спрятал, интригант!

Я докончу дело, взявши обязательство!..»

И от эдаких неслыханных речей
Помер сам Кащей. Без всякого вмешательства.
Он неграмотный, отсталый бал — Кащей...

А Иван, от гнева красный,

Пнул Кащея, плюнул в пол,  
И к по-своему несчастной
Бедной узнице зашёл...

— Хорошая песнь, — похвалила Бранка. — И напрасно клепал на себя — ты хорошо поёшь. У меня брат есть, так он певец настоящий, его все люди слушают, а мне думается — ты немногим хуже спел.

— Это же шуточная песенка, — попытался объяснить Олег, но Бранка возразила:

— Чего тут шуточного? Про Кащея не шутят, это не бер скомраший... Ну вот, готова обувка.

Она успела, пока Олег копировал Высоцкого, отпороть оба своих рукава, завернуть их внутрь самих себя так, что получились двойные матерчатые трубки, зашить один конец ниткой, вынутой из кисета на поясе, настлать внутрь травяную стельку и, обув эти«»пакеты«»на ноги, перетянуть их у верхнего края.

— Тебе не холодно без рубашки? — спросил Олег, разглядывая с немалым удивлением результат её трудов.

— Что ты, душно, — возразила Бранка. — Я же говорю — гроза идёт.

Но рубашку надела. А Олег и правда с удивлением почувствовал, что в воздухе повисло замешанное на духоте, тихое предгрозовое напряжение. Он пододвинул к себе шкуро-сапоги. Бранка поднялась на ноги:

— Давай покажу, как обувать...

— Сам разберусь, не муж вроде, — заметил Олег, стараясь вспомнить, как и что делала Бранка. А девушка нахмурилась:

— При чём тут муж?

— Ну это ведь мужа положено обувать и разувать, — щегольнул Олег познаниями в истории. И был огорошен ответом:

— Чего ради? Нет у нас такого обычая... А у вас есть?

Олег уклончиво пробурчал себе под нос нечто такое, чего и сам понять не мог. Мысленно он дал себе зарок — не забывать, что тут всё-таки другая планета — и обычаи могут быть другими, чем у славян, про которых он читал и учил. А обуваться и правда оказалось легко — шкура и ремни словно сами занимали нужные места, и когда Олег, справившись, встал, то испытал чудесное ощущение: нога была обута, защищена — и в то же время двигалась свободно, легко, не теряя контакта с почвой. Бранка, слегка насмешливо за ним следившая, пояснила:

— Это обувка горца. Лесовики всё больше лапти носят, а в городах данванскую обувь — похожа на ту, что у тебя была... А данваны у нас эту нашу обувку украли.

— Украли? — спросил Олег, вертя ступнёй. — Как украли?

— Украли, — подтвердила Бранка. — Я сама не знаю, не видела того, но старики рассказывают, что во взмятение, когда твой дед воевал, так ужас сколько самих данванов в наших горных лесах сгибли. Они в лесу иной раз, как слепые. От ловушек медвежьих, от самострелов настороженных... А покалечилось и того больше, да по-обидному: малую ямку выроют наши, тонкий колышек навострят и в дно вобьют, а верхом листву кладут. Данван наступит — ногу насквозь, вместе с обувкой. Так они тогда стали делать обувку по-нашему, только из своей кожи, и пряжки по-иному, а в подошву — чешую, как у рыбы. Ходить не мешает, и от колышков бережёт... Та чешуя — лёгкого металла. Не сталь, не железо — серый, лёгкий и крепкий такой!

— Титан, — пробормотал Олег. — Хитры...

— Мой нагрудник с такой чешуёй, — не обратив внимания на его слова, Бранка кивнула в сторону жилета. — Отцов нагрудник, а делал дед. Слой кожи, подшита чешуя, а потом снова кожа. Стрелу держит, а кольчугу стрела насквозь просаживает. Таких нагрудников на всё племя — по пальцам считать.