Я иду искать. История третья и четвертая

Вадим нагнулся, упираясь ладонями в колени. Ротбирт, подняв бадью, выплеснул половину воды на спину друга — ахнувшая струя разбилась о лопатки и шею, скатываясь на землю, застыла в пыли серыми струйками и шариками. Вадим вздрогнул и захохотал, а Ротбирт начал равномерно лить на него остатки воды. Эрна тем временем кипятила в котелке травы для примочек.

— Тёплая вода, — сказал Вадим, разгибаясь и поводя плечами — шевельнулись под кожей бугры и канаты мышц. — Нагибайся.

И помедлил. Ему показалось на миг, что перед ним стоит и ждёт своей порции «обливалки» Олег... Относительно вымывшись, они снова влезли в одежду, хотя обоим непреодолимо хотелось слать.

— Пошли глянем, живы ли наши, — предложил Ротбирт, одёргивая вест.

Они снова зашагали мимо повозок, где уже налаживалась нормальная походная жизнь. Убитых лучше забывать сразу после того, как они убиты, иначе на войне просто сойдешь с ума.

Седой, как облако, старик, сидя у повозки, затачивал лезвие саксы. Вид у него был самый счастливый — очевидно, уже давно не выпадало такой драки. Мальчишки остановились возле него, и Вадим дружелюбно спросил:

— Многих прирезал, дедуля?

— Куда там, — прокаркал старик разочарованно. — Два десятка лет не сражался, состарился, всю сноровку отлежал! Одному костыль под коня вставил, — старик показал на рогатину, лежащую рядом — видимо, ею он пользовался вместо костыля, — он и навернулся, а я уж сверху насел и... — он стиснул сухие, но крепкие, здоровенные кулаки. — А уж второй-то меня мало не покалечил ещё раз, жопа Расчленителя! Да внучок мой младший его рогатиной в поддых — ничего, ладно получилось... Да и то сказать, — дед пригорюнился, — кому я на той стороне-то нужен, калечный? Пользы тоже... Нет, славяне рубиться были покрепче! — глаза старика молодо блеснули. — Как, бывало, заорут: «Рысь, Рысь!» Ну и мы им в ответ рявкаем, а после... Да-а-а, старый я стал, старый совсем...

— Худо, — роазочарованно вздохнул Ротбирт, подмигивая Вадиму. — А мы тебя, дед, хотели было к девушкам позвать.

— Сказано же — стар я по девкам бегать, — сердито ответил старик и задумался. — Вы вот что, — добавил он. — Вы ведите их лучше сюда.

Мальчишки переглянулись и захохотали.

Интерлюдия: «Рукодельница»

Над лампадой взгляд приветный — то Господь глядит,
Я до зорюшки рассветной не ложуся спать,
Завтра милый друг в ворота постучит
И попросит плащ примерить-показать.

Как просил любимый: «Сделай ты мне белый плащ,

Чтобы в странах чужедальних ты была со мной,
Коли сделаешь с любовью да молитвою,
Он в бою меня укроет, словно щит стальной.»

Я бы белый плащ да сделала, любимый мой,

Только ткань моя стара да не белена,
Вышью я цветов да дивных птиц по ткани той,
Раз не может она стать как снег белая...

Вот пришел любимый утром — выношу я плащ,

Он цветами да жар-птицами до пят расшит.
Как накинул его милый так услышал треск,
То под вышивкой волшебной серый холст трещит.

Подошел о мне любимый, в лоб поцеловал

И с дружиной воевати ускакал...

В дом вошла я, а с иконы взгляд — как острый меч,

И Господь из-за лампады говорит:
«На беду себе расшила ты цветами плащ!
Не спасет он друга — будет друг в бою убит!

Коли вынесла б ему ты небеленый плащ,

Как одел его бы милый да плечом повел,
Вмиг бы стала та холстина будто снег бела
И с победою да славой он назад пришел!..»

Над лампадой взгляд как месяц — то Господь глядит,

Я до зорюшки рассветной не ложуся спать,
А во чистом поле милый друг убит лежит,
А в груди его стрела басурманская!..[6]

* * *

Вадим долго не спал в ту ночь. Ротбирт уже давно похрапывал; тихо, как мышка, спала Эрна — а он всё ещё лежал, глядя на рисунки чужих созвездий и огромные шевелящиеся звёзды в бездонном небе.

«Кто я?.. Я — Вадим...»

«А зачем я здесь?.. Не знаю... Нет — знаю. Но зачем я не здесь вот, а вообще — в мире?»

«Почему всё так, как есть?»