Я иду искать. История вторая

— Бывал, — как ни в чем не бывало, подтвердил Йерикка, в очередной раз потрясая Олега той простотой, с которой он говорил о пребывании на Мире людей, хорошо известных в самых различных кругах Земли и, казалось, никогда ее не покидавших. — Сидели они вместе в развалинах одного дома — ну, там, южнее. Дождь лил, под ногами грязь, капает за шиворот... короче, знакомая картинка. Илья Григорьевич бухтит: «Ну вот, голос сорвал на хрен, прос­тыл в этой сырости. И что за жизнь — грязища, сверху льет, да ещё стреляют... Ну что я, не навоевался, что ли? Да и какой из меня сейчас вояка, мне уже за шестой десяток, спина болит, насморк, голос сорвал, а все лезу куда-то! Чего мне надо?! Сидел бы дома, и дело с концом, у меня же не китель — иконостас, и пенсия, и уважение... А я все тут торчу, бойца из себя корчу. Мне что — больше всех надо?! Брошу все к чертям, домой надо, до...» Тут ра­кета, сигнал к атаке — бамп! Дед оглянуться не успел — а Ильи Григорьеви­ча рядом уже нет, и только откуда-то спереди: «У-р-р-а-а-а...» — удаляется.

Олег тихо хихикнул. Потом признал:

— Может, и так.

— Забудем, — уже не весело, а спокойно-задумчиво сказал Йерикка. — К счастью... или к сожалению, но забудем и боль, и холод, и дожди, и голод, и ужас, и кровь, и страдания. Только одного никогда не забыть — наших погиб­ших. Они навсегда с нами, они навсегда дружина племени... Будем помнить, пока существуем.

— Эту войну мы выиграем, а... — Олег умолк, обдумывая, как говорить дальше, но Йерикка легко догадался, что он хочет сказать:

— А что будет дальше — я не знаю,— ответил он. — У нас нет будущего. Рано или поздно нас подомнут, и анласов подомнут... или уничтожат. Данваны мо­гут позволить себе ждать. Если бы боги помогли нам, как некогда, нашим предкам — найти Радужную Дорогу...

— Что найти? — насторожился Олег.

— Путь, — коротко ответил Йерикка. Помолчал и все же добавил:— То место, через которое люди уходили с Мира и приходили на Мир. Он где-то есть. Никто не помнит — где, хотя его уже много лет стараются найти и одиночки-романтики, и данваны, и мы.

— Мы — это кто? — быстро спросил Олег.

— Мы — это мы, — отозвался Йерикка. — Тогда, можно было бы попробовать начать с чистого листа. А здесь нас ждет гибель.

Они снова умолкли, слушая, как шепчет еле слышно туман, оседая на камешках осыпей и веточках вереска. Это было похоже на еле-еле слышные голоса, в которые трудно не вслушиваться — казалось, в этом шепоте, в этих голосах, есть слова, неясные и загадочные, то ли зовущие, то ли предупреждающие о чем-то... Олег невольно напрягал слух, пытаясь понять, пока Йерикка не сказал ему мягко:

— Не слушай голос тумана.

— Что? — очнулся Олег. — Почему?

— Можно потерять себя, — пояснил Йерикка.

Олег кивнул. И сказал с неожиданной даже для самого себя тоской:

— Я вот думаю — за что мне Бранка? Я самый обычный... А вдруг все это ошибка?..

Йерикка вдруг встал и, взяв Олега за плечо, легко оторвал от камня, вздернув на ноги. Заглянул в глаза:

— Не смей так даже думать! Не смей, понял?! Тебе в самом деле досталось счастье... больше того, ты его отбил себе, ты заплатил за него кровью! Так оставайся достоин его! Ты не имеешь права думать о плохом! Понял?!. — с си­лой спросил он. — Может быть, любовь — это последнее, что позволяет тебе оставаться живым человеком!

Он разжал пальцы. Олег, удивленно глядя на друга, ответил:

— Я не знаю, Эрик, есть ли для любви место здесь...

— Если человек любит — его любви найдется место и в аду... — Йерикка прислонился к камню спиной.

Олег не знал, что ответить на это. Раньше у него нашлись бы слова. Раньше... раньше он вообще умел думать о многих вещах, не только о войне. Это было давно. Или вообще не было, или умел это кто-то другой, похоронен­ный в горах.

Что он получил взамен потерянного?

Олег не сразу понял, что Йерикка читает стихи...

— Знаешь ли ты, как память
В эти часы остра?
Стиснутые лесами — 
Парни сидят у костра.

Кто-то сидит притихший.

Кто-то поверх голов
Смотрит на звезды выше
Глухонемых стволов.

Стачивая усталость,

Где-то на грани сна,
Плакала и металась
Тоненькая струна.

Пела она все шире,

Чистая, словно снег...
Где-то в огромном мире
Твой приглушенный смех.

Теплого лета вечер — 

Нежная голубизна.
Милая и беспечная,
Выгляни из окна!

В небе поймай глазами

Блик моего костра.
Знаешь ли ты, как память
В эти часы остра?

— Эрик, и все-таки ты пишешь стихи! — не выдержал Олег.

— Я не пишу стихов, — терпеливо ответил Йерикка. — Это Звенислав Гордятич. И те, про зиму, которые я читал в прошлый раз.

— Кто он был? — поинтересовался Олег. — Ты так часто про него говоришь.