Я иду искать. История вторая

...— Снег лапами мокрыми по щекам нашлепывал.
Мчался по ветру, стоял у фонарей.
Серый и желтый, насквозь промокший,
Он в сумерках земли достичь хотел бы поскорей.

Всю ночь ветер северный бросал снег по городу — 

Где-то вдоль улицы, а где-то поперек.
Сугробов охапками засыпав окраины,
И лишь к рассвету позднему устал, изнемог.

День настал белый и тихий, безветренный.

Топорщатся голые деревья и кусты.
На каждой травиночке, на веточке тоненькой
Нагрузли подмерзшие снежные пласты.

Вокруг все наполнилось пушистыми хрустами.

С морозными скрипами качались провода.
В хрустящей снежной тишине, в скрипучем безмолвии
Порой так и кажется, что это — навсегда.

Снежинками, хлопьями и мелкою крупкою

Весь день небо щедрое нас осыпало вновь.
Глаза не налюбуются их нежностью хрупкой.

Будто бы возникшей из сказочных снов... — Йерикка промолчал и задумчиво добавил: — Так наступила зима... Мама очень любила читать это стихотворение, когда падал первый снег. Никто бы не подумал, что отец купил ее в агентстве... она столько знала и умела... Хай, матта прияс, ку твас арбас йесхатти ту ана васантас?! Йени хима хвалати, вартати ко вартанам — ку спэта васантас?! Ку твас арэма, ку твас аоста? На... на...

— Что это? — спросил Олег, вслушивавшийся в напевные слова. Йерикка закр­ыл глаза ладонью и глухо ответил:

— Я спрашиваю: мама, где твой мальчик будет искать тебя? Снег вокруг, снег пляшет в воздухе, далеко ушла весна, и ты вместе с ней, твои руки, твое ли­цо — их нет, нет... Вот так в общих чертах.

Больше Олег не опрашивал. Он сидел и чувствовал, как мокнут глаза, и почему-то совсем не было стыдно, хотя Йерикка отнял руку от лица — его глаза тоже были мокрыми. «Мама, я вернусь, — отчаянно подумал Олег, — вернусь, я вернусь, ты только дождись меня?»

...Мальчики сидели у окна и молча смотрели, как падает снег. Они ждали вельбот... или человека.

Они ждали конца — и то, каким он будет, зависело от такой непрочной вещи, как человеческая честь.

* * *

В пятнадцати верстах к северу, в палаточном городке. Чубатов тоже смотрел на этот снег, шедший над его лагерем.

Ему было скверно. Час назад в гости к нему явился офицер-психолог бригады, принёс с собой две бутылки самогонки — и остался «посидеть». Чубатов выпил не больше стакана — за компанию. Но психолога это не смути­ло. Остальное он выжрал сам — и не упал, не уснул, скотина (хотя Чубатов очень надеялся, что этот крысеныш, выпускник особо патронированной данванами школы, свалится под стол и задрыхнет.) Но тот упрямо сидел, нес какую-то несусветную хрень, звонил во все лапти и по временам начинал мерзко икать. Чубатов видел, что психологу страшно. Прошлого психолога фоорда гор­ных стрелков N19, чье место занял крысёныш, шлёпнули два дня назад прямо возле палатки, надрезным охотничьим жаканом в затылок. Пуля прилетела со склона холма недалеко от лагеря — посланные туда стрелки обнаружили после долгих поисков обстоятельно оборудованную и идеально замаскированную лежку. Психолог «отличился» при сожжении Каменного Увала, и Чубатов готов был поклясться — пуля прилетела «оттуда».

Но Авдотьев был хотя бы смелым человеком — не откажешь. И отличным стрелком. Нынешний же... Чубатов поморщился. Дело не в молодости. Обоим адъютантам Чубатова было по 18, но один из них вынес контуженного офицера на себе из того страшного ущелья, а второй, трижды раненый пулями горцев, все-таки поднял месяц назад людей в атаку, заставив партизан отступать в лес... Психолог был трус. Он даже тщательно маскировал офицерские наплеч­ники тщательно разложенным по плечам капюшоном. Можешь не стараться, яро­стно подумал Чубатов, стоя у затянутого пленкой-светофильтром окошка, такое говнище, как ты, ни одна пуля не возьмет. Убивают как раз тех, кто че­го-либо стоит. На тебя враг не потратится... но, кажется, потрачусь я, если ты не заткнёшься!!!

—  ...крах их дикарского мира! И я счастлив, что участвую в этих эпо­хальных боях, которые решают судьбу последнего не приобщенного к великой цивилизация уголка нашего славянского мира!

«Ты участвуешь, — подумал Чубатов уже с насмешкой, — как же! В эпо­хальных боях, — офицеру стало гадко. — В эпохальных! Двести тысяч против двадцати с небольшим — горских охотников и лесовиков-землеробов! Эпоха­льные бои! Скажи кому понимающему — уссутся со смеху! Эпохальные...»