Я иду по ковру (СИ)

Над головой защебетали птички, самая смелая сделала попытку примоститься у меня на голове, больно вцепившись коготками в кожу. Я взмахнул рукой, отгоняя назойливых пташек. Надо идти! Не могу…

Опускаю глаза — ноги по колено покрыты древесной корой, сквозь которую пробиваются веточки, уже покрывающиеся зелеными листиками. Ступени зарастают густым мхом. Обнаглевшие птички на левом плече вьют гнездо, натаскав невесть откуда сухие веточки.

Воздух свежеет с каждой минутой, горьковатый запах ласкает ноздри, и я понимаю, что этот аромат — мой. Лучи солнца нежат меня, но я знаю, что скоро пойдет дождь, готовлюсь к нему, разворачивая ветви так, чтобы набрать как можно больше влаги. Дождь у нас — редкость. Я предвкушаю удовольствие от тугих струй, что упруго бьют по листьям, веселым ручейком стекают по стволу вниз…

Я не хочу быть деревом! Я еще человек! Я иду, пока вру, ты идешь, пока врешь…

С тугим звоном лопается струна — дзынннь.

Лестничный пролет обрывается, я лечу в широко распахнутую пасть, обрамленную бесчисленными рядами зубов. Упругий язык, прищелкнув, отправляет меня в пищевод, по которому я скольжу, захлебываясь едкой жидкостью. Хорошо, что не попался на зубок, тогда бы мне точно была крышка. С бешеной скоростью проносясь по бесконечным извивам кишечника, пытаюсь понять кто я. Не успеваю, потому что с оглушительным звуком вылетаю на волю. У неведомой мне зверюшки — явное расстройство пищеварения.

Правильно, я же дерево, а оно не переваривается!

Поднявшись на четыре лапы, брезгливо обнюхиваю себя, долго катаюсь по траве, сбивая чужой запах. Мягкими прыжками несусь прочь, тугие мышцы перекатываются под перепачканной слизью шкурой, скорее, скорее…

Припав к воде, зорко глядя по сторонам, жадно пью, быстро работая языком. Плюхаюсь в воду, поднимая тучу брызг, противно, но надо! Слыша призыв самки, спешно выбираюсь на мелководье, откликаюсь…

Голод терзает меня, пища слишком шустрая, а я устал от любовных игр. Распластываюсь на земле, не дышу, ожидая, пока жертва сама подойдет поближе.

Глупая птица, а какая большая и вкусная! Захлебываясь дымящейся кровью, спешу набить брюхо, пока не появились Другие, жадные до чужой добычи. Насытившись, забиваюсь в нору под раскидистым деревом, засыпаю, чутко прислушиваясь к звукам огромного леса. Жизнь прекрасна!

Но я не хочу быть зверем! Я же человек! Я иду, пока вру, ты идешь, пока врешь…

Низкий гул барабанов сотрясает землю. Я не слышу его, я чувствую вибрацию. Время пришло!

Податливые кольца длинного тела с легким шуршанием разворачиваются, готовясь толкнуть меня вперед. Я тороплюсь окунуться в озеро кипящей нефти, вылетаю из норы и пламенеющим факелом возношусь над толпой. Мой народ любит меня, ибо только я дарю свет этому мрачному миру вечной ночи. Расправив перепончатые крылья, делаю всего один круг над жалкими лачугами. Этого достаточно!

Опускаюсь на плоскую вершину громадной пирамиды, чтобы замереть на несколько томительных месяцев, пока неимоверный жар не превратит мою плоть в пепел. А потом долгие месяцы забвения, пока растет новое тело и опять пламенеющий полет. И снова, и снова, и снова…

Я не хочу быть живой звездой! Я же человек! Я иду, пока вру, ты идешь…

Нестерпимый скрежет растревожил маленький мирок. Аморфная масса сдвинулась с места, хаотично перемещаясь в замкнутом пространстве. Микроскопические крупицы разума, рассеянные в ней, потянулись друг к другу, создавая упорядоченную структуру. Осознавший себя, я недовольно заворчал. Суетный мир опять врывался в мой безмятежный покой.

Разъяренным дымящимся облаком я вырвался под палящие лучи полуденного солнца и смиренно пророкотал: — "Слушаю и повинуюсь…". Далеко внизу, уткнувшись лицом в пыльную землю и прикрывая голову руками, скорчился человек, одетый в ветхий бурнус. Я захохотал, ощущая свое могущество, и залился слезами, зная, что не могу им воспользоваться. Я — презренный раб этого ничтожества…

Открыв глаза, я обнаружил себя в мягком кресле под раскидистым фикусом. Надо мной участливо склонился давешний человечек, с которым я уже имел счастье общаться ранее. Только на сей раз он вырядился в тогу римского патриция и лавровый венок, отчего вокруг ощутимо пахло свежесваренным супом.

— Ну, как? — подмигнув, поинтересовался он, плюхнувшись в кресло напротив. — Как тебе?

— Это гипноз? — не имея сил подняться и вцепиться в горло моему визави, еле слышно прошептал я.

Человечек отрицательно покачал головой, усмехаясь.

— Глюки?

— Реальность, правдивый ты мой, реальность. — И резко придвинувшись ко мне вместе с креслом, принялся жарко меня уговаривать: — Что ты уперся? Человееек, человееек… Ты мог остаться в любом из миров, если б захотел, в любом образе! Неужели ничего не приглянулось?

— Знаю, ты — дьявол! Почем души в наше время? — закричал я, гордо выпрямившись.

— Ой, дурак! — человечек долго смеялся, хлопая себя по жирным ляжкам, тряся пивным животом. — Зачем мне твоя пропащая душонка? Такому, как ты, и в аду будет слишком комфортно!

— Почему это?