Я иду тебя искать

Алена ошиблась. Гриша появился. Вернее, объявился. История его появления в своей московской квартире достойна пера Михал Михалыча Зощенко, а может, и Ильфа с Петровым. Он возник на пороге совершенно измученный, с блуждающим взглядом дико выпученных глаз, мешком повалился на стул и застонал. Часы пробили четыре часа утра, когда он слабым голосом спросил Алену, нет ли чего поесть, а то он сутки не держал во рту пищи. Алена налила ему супу, потом еще тарелку, потом еще. Гриша шумно хлебал, мычал, стонал, всхлипывал, чавкал и буквально захлебывался от наслаждения. Потом он долго икал в кресле, а когда отыскался, рассказал, что с утра бегал в соседнюю деревню за парным молоком, потом пек Жене оладушки на завтрак, но сам попробовать не успел, надо было срочно починить крышу, которая давно протекала прямо на Женину кровать, следом он полол бабкин огород с двумя грядками чахлой петрушки, собирал малину, бегал в лес за грибами (Жене срочно захотелось грибного супа), соответственно варил суп, стирал пеленки, в 9 часов вечера Женя спохватилась, что нет хлеба, а заодно велела купить растительного масла, сахара, гречки, колбаски-сырку, чего-нибудь вкусненького (лучше «Птичье молоко», но можно и «Вишню в шоколаде») и так, по мелочи — памперсы, присыпки, детское масло, и погнала его на станцию в круглосуточный магазин. Грише удалось поймать попутку, поэтому до станции он добрался через час, а не через два, как рассчитывал. Набив пакеты, он пешком побрел обратно и ровно в полночь стоял перед крыльцом избушки. Женя вышла на порог, забрала сумки, что-то буркнула себе под нос (в деревне она перманентно пребывала в дурном расположении духа, видимо, оттого, что удавалось срывать злость только на Грише, других объектов поблизости не было, а на Грише срывать злость было неинтересно, он и так ее боялся до потери пульса), итак, она буркнула что-то себе под нос и повернулась к Грише спиной. Гриша двинулся было за ней, но наткнулся на запертую дверь. Он тихонько постучался. Женя высунула нос.

— Езжай домой, — сказала она. — Без тебя справлюсь.

Гриша понуро стоял, уткнувшись носом в дверь, и по-ослиному прядал ушами.

Местный пьянчужка Митрич доволок его на полусломанном тракторе до станции. Трактор Митрич года два назад спер в совхозе и с тех пор держал его у себя в сарае на всякий случай, мало ли что, вдруг война? Все-таки средство передвижения, к тому же с гусеницами. Вот случай и представился. Гусеницы пригодились. На станции Грише повезло. Подошла последняя электричка. Гриша сел в электричку, в изнеможении откинулся на спинку сиденья и задремал. Через полчаса его с позором высадили в ночь. Гриша оказался «зайцем». В полвторого ночи он обнаружил себя «у незнакомого поселка, на безымянной высоте». Как он добирался до Москвы, Гриша помнил смутно. Точно был уверен в одном: регистрацию не проходил и на международные авиалинии не садился. Короче, Женя его выгнала по неизвестным причинам. Может, надоел. А может, из воспитательных соображений. Штоб, значит, знал свое место. Свое место Гриша и без того хорошо знал, поэтому испытывал невыносимые моральные страдания. Его угнетало не столько то, что пришлось пережить сомнительного удовольствия ночные приключения, которые могли закончиться не на собственной его кухне, а в какой-нибудь подмосковной ментовке, в вонючем «обезьяннике» рядом с е…нутыми проститутками, сколько Женина несправедливость.

— За что? — вопрошал он Алену, поглощая солянку мясную сборную. — За что?

Алена, добрая душа, не сказала этой заблудшей овце ни слова. Постелила на диване в гостиной и ушла к себе. Гриша уснул мгновенно. Во сне подергивал кадыком и издавал нечленораздельные звуки. В восемь часов утра раздался телефонный звонок. Звонила, понятное дело, Женя. Ребенок заболел. Надо везти в райцентр, а лучше в Москву. Гриша вскочил, будто его ужалили, и бросился к двери как был — в трусах и майке. Алена встала грудью.

— Не пущу! — тихо, но грозно сказала она.

В этом месте я не все понимаю. Зачем она встала грудью? С какой целью? Зачем ей нужно было задерживать Гришу, который сам по себе был ей совершенно ни к чему? Почему бы ей не обрадоваться, мол, иди ты, голубок, на все четыре стороны и еще на три буквы? Не отпустить его с легкой душой? Почему бы ей вообще не забыть уже о нем навсегда? Видимо, ей просто ударила в голову кровь. Поведение Гриши было настолько оскорбительным, что она элементарно сорвалась. Не исключаю и того, что ей было обидно за Гришу. Ведь его, дурня, использовали как хотели, вертели им, как игрушкой, помыкали, унижали, а он только слюни пускал от умиления.