Я иду тебя искать

Я никак не мог взять в толк: она что, действительно пытается Таким образом его вернуть? Она что, искренне верит в волшебную силу вегетарианских супчиков? Или в то, что он любит ее? Конечно, «я сам обманываться рад» и все такое прочее, но не до столь же идиотической степени! В какой-то момент она, видимо, решила, что Виктор — ее собственность. Да что там собственность — недвижимость! Свои отношения с безвременно улепетнувшим мужем Мишенькой она строила по тому же принципу. Этот принцип назывался «оккупация личности». Вообще-то она как человек, воспитанный в гуманистических принципах, была против любого насилия над личностью. Но относительно мужа… или там любимого мужчины… как-то принципы почему-то теряются, когда речь заходит о собственном муже. Как-то почему-то в этом случае начинают действовать другие законы — законы джунглей. Это мое — не тронь! Загрызу! Ольга мечтала, чтобы у нее на Виктора (а раньше и на Мишеньку) имелся какой-нибудь документ, кроме брачного свидетельства. Дарственная, к примеру, или купчая, или завещание, на худой конец акт о взятии Виктора в бессрочную аренду. Виктор был для нее тем же, чем для американцев была Аляска, разве что дивиденды она хотела получать с этой золотоносной жилы нематериального свойства. Она была по-своему бескорыстна. Ведь кусочек души — это такая малость. Дым, эфир, воздушные потоки. Просто даже не считается.

Так я думал сначала, но потом изменил свое мнение.

Я пригляделся к Ольге, и мне стало ее жаль. А ведь сначала я совсем ее не жалел. Напротив. Во время всей этой истории с Виктором я злился на Ольгу, раздражался, испытывал к ней брезгливое чувство, как будто она при мне нарочно вывалялась в грязи и специально не моется, чтобы я ее пожалел. Дудки! Нарочно не жалеют! Но потом я догадался: она не хотела, чтобы ее жалели. Она вообще от нас ничего не хотела. Всю силу своего желания она сосредоточила на Викторе. Мы были лишь подсобным материалом, подпорками, от которых она отталкивалась, чтобы сделать очередной прыжок к цели. А от Виктора, как раньше от Мишеньки, она хотела одного: чтобы он просто ей что-нибудь отдал. Свое. А они не давали, ни тот ни другой. Ольга была не из тех женщин, кому отдают Свое. Ольга была из тех женщин, которым ничего не дают и ничего от них не требуют. Ничего, кроме супчиков. Их сокровенное никого не интересует. Неужели только потому, что у них бутылочные фигуры, бесцветные кудельки на голове и глуповатые лица с угодливым выражением? Да и есть ли у таких женщин сокровенное?

Потом, когда я во всем этом разобрался и начал Ольгу жалеть, мне стало стыдно за себя. Кусочек души! Оккупация личности! Бессрочная аренда! Законы джунглей! Да тьфу все это! Она просто смертельно боялась признаться самой себе, что ее не любят! Она врала самой себе, врала нам, врала своим бессмысленным подружкам. Всем было ясно, что рассчитывать ей не на что. И ей было ясно. И она укрывалась от этой ясности. Пыталась укрыться. Тут был не закон джунглей, а страусовая политика. Я увидел Ольгу недели через две после начала этой истории и поразился тому, какой измученной она выглядит. Дело было у Дениса и Натальи, которые после ночной Натальиной истерики как ни в чем не бывало продолжали уютную совместную жизнь. Временами казалось, что «Ненавижу!», брошенное Денисом в адрес Натальи, мне просто приснилось. Так вот об Ольге. Я заглянул к Денису с Натальей как раз в тот момент, когда они в рамках моральной благотворительности кормили ее ужином. Увидев меня, она выскочила из-за стола, бросилась ко мне, обхватила за плечи, приблизила мое лицо к своему и тут же, без «здрасьте», как будто ей в спину вставили заводной ключик, стала бормотать, что вот только что, сейчас, сию минуту, нет, полчаса назад, нет, минут пятнадцать, «как жаль, что ты опоздал и не слышал», ей звонили на мобильный, а она не успела взять трубку, хотела перезвонить, но номер не определился, и тогда она поняла, нет, не поняла, она точно знала с самого начала, что это Виктор звонит ей из автомата, специально вышел на улицу, чтобы Алена ничего не слышала, он хотел сказать, как любит ее, Ольгу, но трубка сорвалась, или карточка кончилась, или автомат был неисправен, и он не смог перезвонить, но это ничего, это пустяки, он обязательно перезвонит, правда?

— Правда, — сказал я, глядя сумасшедшими глазами поверх Ольгиной головы на Дениса и Наталью (Денис пожал плечами и отвернулся), взял Ольгу за плечи, отстранил от себя и осторожно повел к столу.

В тот момент я вспомнил об одном своем знакомом, который рассказывал мне, что когда-то, в юности, перенес онкологию и был вылечен. Очень долго он пытался описать, какие ощущения испытывал, когда ему делали химию и лучевую терапию.

— Это как… как… это вроде… это очень… — мучился он. — Этому нет определений в языке, — наконец сказал он. Потом задумался и добавил: — Но вот что самое страшное — остается память тела. Понимаешь, тело, оно все запоминает. И начинает бояться.