Я – инопланетянин

– Я знаю, как мир устроен. Частицы и кванты, что мчатся, кружатся и превращаются друг в друга, вечная смерть и рождение, хаос реакций – ядерных, химических, биохимических… Вещество, пронизанное полем, поле, порождающее вещество, и каждый их кирпичик, электрон, мезон, фотон, размазан по всей необъятной Метагалактике… Во всяком случае, так утверждали Шре-дингер и Паули! – Она вдруг с озорством улыбнулась. – Знаешь, Даня, в этой картине частицы мне как-то ближе. Основательные господа! С массой покоя, спином и всем, что положено… Протон к нейтрону – ядро, электроны к ядру – атом, атом к атому – и вот, пожалуйста, кристалл… Великолепный, совершенный… Чем мне заниматься, если бы не было кристаллов?

– Дарить мне счастье, – предложил я и после недолгих колебаний рискнул заметить: – Ты говоришь о квантах и частицах, их смерти и рождении, круговороте вещества и поля, говоришь так, словно все это реальность. Но они, Олюшка, иллюзия, искусственный мираж, сотворенный из чисел, графиков и уравнений, окрошка из вашей математики с приправой априорных истин. На самом деле мир – структура целостная, и во Вселенной нет границ, отделяющих одно от другого, живое от мертвого, твои кристаллы от этих деревьев или от нас.

Кажется, она не понимала, к чему я клоню; в ее ментальных волнах сквозило удивление с оттенком боязни. Ваша математика… Это вырвалось помимо моей воли, придав беседе некий тайный смысл: может, с физиком спорит историк, а может, с человеком – некто иной, владеющий нечеловеческим знанием. Мне не хотелось ее пугать, но раз уж начал… Словом, даже недозволенную сказку надо привести к концу.

Я прищурился, глядя на солнце; свет его, профильтрованный кронами сосен, будто плавал в воздухе, напоминая миниатюрное облако Старейшего.

Старейшие… Хороший пример иллюзорности мира!

– Природа не терпит редукционизма и разделения на черное и белое, левое и правое, – промолвил я. – Вот, например, вы видите человека и поток фотонов и утверждаете, что это разные сущности, – но только потому, что вам не встречалась иная форма жизни. А если встретится? Как ты ее определишь в рамках земных понятий? Думаю, ты назвала бы ее полем, а я – разумным существом, принявшим нужное ему обличье, удобное, как пара разношенных туфель.

Напряженная улыбка Ольги совсем погасла.

– Удобное для чего? – спросила она, взирая на меня испуганным взглядом, словно боялась, что я вдруг рассыплюсь на кванты и атомы.

– Ну, предположим, для того, чтобы приобщиться к вечности, стать вечным самому, обрести свободу и могущество, странствовать среди звезд и галактик, видеть и слышать то, что недоступно нам, – биение пульса Вселенной… Разве этого мало?

– Стать вечным самому… – протянула Ольга, вздрогнув. – Вечность… Ни конца, ни начала… Даже подумать об этом страшно, не то что приобщиться к ней!

– Вовсе не страшно. – Я обнял ее, коснулся губами виска и зашептал: – Согласен, вечность пугает, если думать о ней как о чем-то, что не имеет ни начала, ни конца. Но есть у нее и другие стороны. «Вечности очень подходит быть всего лишь рекою, быть лошадью, в поле забытой, и воркованьем заблудившейся где-то голубки…»

Стихи оказывали на нее магическое действие. Я ощутил, как напряжение покидает Ольгу; глаза ее закрылись, аура стала подобна спокойной водной глади.

– Ты не историк, ты поэт… – пробормотала она.

– Не я, милая, не я. Это Рафаэль Альберти[48].

То был один из наших разговоров, звено в цепи событий, протянувшейся от счастливой встречи до грустного финала. Я полагал, что подготавливаю Ольгу так осторожно, как только в моих силах; слово – здесь, намек – там, и шаг за шагом неофит все ближе к тайной истине. Расстаться с нею я уже не мог. Я пережил бы наш разрыв; память Асенарри нашептывала мне, что он не первый и, конечно, не последний. Я – Наблюдатель и, двигаясь сквозь череду миров, сменяя телесные обличья, подвержен всем случайностям судьбы, ее трагедиям и фарсам, разлукам, встречам, смерти близких. Нет, дело было не во мне!

Ольга… Не ум, не красота, не тонкость чувств главенствовали среди ее талантов, а дар любви. Он мог обернуться несчастьем, излившись на того, кто не достоин или не готов его принять, и мог расцвести волшебным цветком, какого не найдешь в садах Аллаха. Сорвать его и бросить? То же, что и убить… Я знал, что Ольга не переживет разрыва, и это знание терзало мою душу.

Вот цена, которую мы платим за привязанность. Вот ловушка, о которой знают все Наблюдатели Уренира: любовь и порожденная ею дилемма – признаться?., не признаться?.. Конечно, есть ситуации и ситуации; возможно, ваш близкий силен и справится с шоком, возможно, он не поймет признаний, возможно, его вера в вас крепка, как монолит, и вы для него – божество, сошедшее к смертному. Все возможно, но случай с Ольгой был не тот.