Йа Йолка. Русский киберпанк

А скромность и правда была определяющей чертой для Томки с мужем. Сама она уже лет пять не работала, «пэнсионерила» по её же выражению. Поэтому жили они в основном на деньги мужа, Валерий Саныча, – степенного, статного и благообразного по внешнему виду человека, типичного представителя провинциальной интеллигенции. Валерий Саныч замещал должность главного хирурга в городской больнице, посменно консультируя пациентов в кабинетике местной поликлиники, территориально размещавшейся в одном из лечебных же корпусов. На зарплату в пятнадцать тысяч, к которым плюсовались семь тысяч врачебного оклада, жить, в принципе, можно было, но выручали к тому же и периодические презенты от пациентов. А уж со своей пенсии Томка ещё и пару тысяч в месяц умудрялась откладывать, занося их на депозит в Сбербанке (но об этом только она сама и знала).

Семья жившей на городских выселках Томки в династии Григорьевых-Кулачковых особым почётом не пользовалась – бедные, тихие, бездетные они как-то легко и практически без неурядиц доживали свой век в домике по улице Куйбышева. Их, как ни странно, все любили. Ну вот как любят таких странных, немного как будто юродивых родственников или соседей, хотя, казалось, бы – а в чём их странность? В том ли только дело было, что всю жизнь они проводили этакими серыми, никуда не лезшими, ни за что не боровшимися мышками, но это ж разве беда? Непонятно, хотя никто даже особо и не задумывался над этой странностью… Просто знали люди, что Томка с Валерием – как бы немного того… Нет, правда, хорошие люди, честные, справедливые, но всё же немного не от мира сего. Какие-то слишком уж правильные.

Ёлка, однако, не считала ни Томку, ни Валерий Саныча странными. Наоборот, любила она их той беззаветной, чистой любовью, которая как-то сама поселяется в детских сердцах по отношению к точно таким же бескорыстно любящим ребёнка (пускай и чужого) людям.

А то, что Томка с Валерий Санычем любили Ёлку видно было невооружённым глазом, – сказывалось, наверное, отсутствие собственных детей. Баловали её украдкой, чуть мать отвернётся, дарили по поводу и без повода всякие безделицы, а Томка иногда даже денег на карманные расходы выделяла.

Встретила Томка на этот раз Ёлку встревоженной. Выскочила во двор, покрикивая на дворового пса Фёдора, едва заслышав скрип открывающихся ворот (двери они не запирали вплоть до восьми-девяти вечера). И всплеснула руками, увидев грязную, оборванную, какую-то всю из себя жалкую Ёлку.

– Мать честная, это где ж тебя носило-то столько времени? Мне Вера трезвонит весь день, она уж там милицию на твои поиски собралась напускать, а ты гуляешь где-то… Как не стыдно-то, Лена? И в таком ужасном виде…

Томка называла её строго по имени, наречённому родителями при рождении, и Ёлка привыкла, приняла это. В устах Томки сухое «Лена» всё равно всегда, в различных ситуациях переливалось оттенками приятных, греющих эмоций: от безраздельной, горделивой любви до озабоченной, строгой тревоги, – вот прямо как сейчас.

Ёлка осторожно сунула руку в прирастёгнутую куртку, достала жалобно мяукающего растрёпанного котёнка и, счастливо улыбаясь, предъявила его Томке, которая только ахнула.

– Ну ты даёшь, Лена… Это ж куда я его дену теперь? За ним что ли весь день гонялась не пойми где? Ну, пошли в дом чистить и тебя, и это чудо природы.

Возилась Ёлка в ванной комнатке с удовольствием, – как будто смывая с себя всю накипь, слой за слоем, тех душевных, ментальных нечистот, в которых приходилось купаться весь день. На пару секунд вспомнилось внезапно всё, что происходило возле труб завода, – барахтанье в снегу, тяжелеющую невесомость железяки во взмахе, окровавленное месиво изуродованного лица Марго… И тут же, вздрогнув, она отогнала весь этот кошмар, мрак, ужас, – не сейчас, позже, потом обдумает, прочувствует, а лучше бы вообще забыть как нечто, к ней не относящееся… А может, это вовсе и не с ней было?

Томка в прихожей перед дверью отмывала какими-то смоченными водой из тазика тряпочками подрагивающего, трепетавшего котёнка. Который, видимо, осознав, что все его беды позади, наконец, притих.

Благоухающая мылом, одетая в чистое Ёлка присела рядом, глядя на несчастного зверька с топорщившейся шёрсткой.

– Как назовём его, Томка?

– А не знаю я. Ты принесла, ты и имя придумывай. Возни мне теперь с твоим зверем, ещё потом как бы Фёдор его во дворе не прижучил…

Ёлка поразмыслила над подходящим именем, но ничего сходу в голову ей не лезло.

– Я может потом его вообще домой возьму. Маму вот уговорю как-нибудь, уломаю. А то и правда, Фёдор, да и Валерий Саныч, наверное, недоволен будет…

– Уломаешь ты её, как же, мегеру эту. Что я Верку не знаю? У нас в детстве, знаешь, кот был, так она его… – вдруг оборвала саму себя на полуслове Томка.

Ёлка внимательно посмотрела на неё:

– Чего это она его?

Томка махнула рукой: