Я исповедуюсь

Вопреки своим первоначальным намерениям через несколько дней или через несколько недель, не помню точно, я присутствовал на тайном аукционе. Муррал, книготорговец с рынка Сан-Антони, с загадочным лицом продиктовал мне адрес. Может быть, эта загадочность была излишней, потому что на первый взгляд не было никаких особенных мер предосторожности. Звонишь в дверь, тебе открывают, и ты входишь в гараж в промышленной зоне Успиталета[234]. Внутри – освещенный стол-витрина, как в ювелирных магазинах, и в нем лежат выставленные на продажу предметы. Едва взглянув на них, я снова почувствовал жжение в пальцах и покрылся потом, как с тех пор всегда бывало со мной в момент покупки. И сухость во рту. Мне кажется, так себя чувствует игроман перед игровым автоматом. Значительную часть вещей, о которых я говорил тебе как об отцовских приобретениях, на самом деле купил я. Например, монету в пятьдесят дукатов шестнадцатого века, которая сейчас стоит целое состояние. Я купил ее там. И мне пришлось выложить кругленькую сумму. Потом на других торгах или в пылу горячечных обменов, очертя голову, один на один с другим обезумевшим коллекционером, я приобрел пять золотых флоринов, отчеканенных в Перпиньяне в эпоху Иакова III[235], короля Майорки. Что за наслаждение держать их в руках и слушать, как они позвякивают. Перебирая эти монеты, я чувствовал себя так же, как во времена, когда отец читал мне лекции о Виал и людях, которые прошли через жизнь инструмента, служа ему, стараясь извлечь хороший звук, уважая и почитая его. Или тринадцать восхитительных луидоров – когда я беру их в руки, они звенят тем же успокоительным звоном, который убаюкивал престарелого Гийома Франсуа Виала. Несмотря на опасность, связанную с обладанием скрипкой Сториони, он привязался к инструменту и не хотел расстаться с ним, пока не услышал, что месье Ла Гит пустил слух, будто одна из скрипок знаменитого Лоренцо Сториони могла иметь отношение к происшедшему много лет назад убийству маэстро Леклера. Тогда драгоценная скрипка перестала быть источником тайной радости, она стала жечь ему руки, превратилась в кошмар. Он решил избавиться от нее, причем сделать это подальше от Парижа. На обратном пути из Антверпена, где ему удалось совершить выгодную сделку и продать даже запачканный кровью ненавистного дядюшки Жана футляр, у него уже не было при себе скрипки, а был безобидный кошель из козьей шкуры, набитый луидорами. Как же успокоительно они позвякивали! Ему пришло в голову, что этот кошель – его будущее, его тайник, символ его триумфа над неотесанностью и тщеславием дядюшки Жана. Сейчас уже никто не мог заподозрить его связь с судьбой скрипки, которую приобрел господин Аркан из Антверпена. Об этом звенели луидоры, когда я перебирал их.

– Хочешь поехать со мной в Рим?

Лаура посмотрела на него с удивлением. Дело было во внутреннем дворе университета, вокруг группками толпились студенты – он стоял, сунув руки в карманы, она шла с полной папкой каких-то бумаг, похожая на адвоката, который вот-вот войдет в зал суда и разрешит запутанное дело, – и я смотрел в ее небесно-голубые глаза. Лаура уже не была жадной до знаний студенткой. Она была преподавательницей, которую студенты, скорее, любили. У нее по-прежнему был небесно-голубой взгляд, и в ней по-прежнему чувствовалась какая-то грусть. Адриа смотрел на нее, он еще ничего не решил, и твои черты, Сара, мешались у него в голове с чертами этой девушки, которой, судя по всему, не очень-то везло с мужчинами.

– Что, прости?

– Мне нужно поехать туда по работе… Дней на пять, самое большее. В понедельник мы бы уже вернулись, тебе не придется пропускать занятия.

На самом деле Адриа действовал по вдохновению. Уже несколько дней он отдавал себе отчет в том, что не знает, как подступиться к небесно-голубым глазам. Ему хотелось что-то предпринять, но он не знал что. И я не решался действовать, потому что мне казалось, будто таким образом я предам твою память. И тогда ему в голову пришел самый недостойный из возможных планов; небесно-голубой взгляд улыбнулся, а Адриа подумал, бывает ли так, что Лаура не улыбается. И он очень удивился, когда она сказала: давай, можно.

– Можно что?

– Поехать с тобой в Рим. – Она посмотрела на него в растерянности. – Ты ведь об этом?

Оба рассмеялись, и он подумал: ты снова запутаешься, ты понятия не имеешь, кто такая Лаура, какая она, ты знаешь только, что она небесно-голубая.

На взлете и при посадке Лаура впервые стиснула его руку, она робко улыбнулась и призналась: я панически боюсь летать, а он сказал: ну что же ты – почему ты раньше не сказала? И она махнула рукой – мол, так получилось, а он истолковал этот жест, что стоило пересилить страх, чтобы слетать с Ардеволом в Рим, и я почувствовал гордость за свои организаторские способности, дорогая Сара, хотя и применял их к молоденькой преподавательнице, у которой все еще впереди.