Я исповедуюсь

Через несколько дней Александр Роч четко понял, что эта женщина вызывает у него не сочувствие, а страх. Мне жаль, что я не могу тебе сочувствовать, но в жизни так бывает. Я безумно влюблен, Гертруда, и имею право изменить свою жизнь, и не хочу, чтобы ты мне мешала, вызывая сострадание или угрожая мне. Ты всегда была активной, всегда хотела навязать свою точку зрения, а теперь вынуждена лишь открывать рот, чтобы проглотить суп. И молчать. И говорить по-эстонски. А как теперь ты будешь читать своих Марциалов и Ливиев? Этот придурок доктор Далмау говорит, что обратный ход памяти после комы бывает и это не страшно. В конце концов Александр Роч, встревоженный, решил, что надо быть все время настороже: это никакой не обратный ход памяти, это хитрость. Она так поступает, чтобы заставить меня переживать… Ей только и надо, чтобы я переживал! Если она хочет мне навредить, я этого не допущу. Но она не хочет, чтобы я знал, что именно она задумала. Не знаю, как ее нейтрализовать. Ума не приложу. Я ведь уже нашел идеальный способ, да только он с ней не прошел. Способ, конечно, идеальный, но очень рискованный, я и сам не знаю, как мне удалось выпрыгнуть из машины.

– А вы что, ехали не пристегнувшись?

– Пристегнувшись. Так мне кажется. Я точно не помню.

– И ремень не был неисправен или поврежден?

– Может быть, и был. Не знаю. Я был… Машину подбросило с такой силой, что дверца открылась и я выпрыгнул.

– Чтобы спастись?

– Нет-нет, оттого что машину подбросило. Упав на землю, я увидел, как машина уносится, и потерял жену из виду, а она кричала: «Саааандреее».

– Канава была глубиной три метра.

– Мне показалось, что дорога ее проглотила. И думаю, что тут я потерял сознание.

– Она кричала «Саааандреее»?

– Да. А что?

– А почему вы не уверены в том, что потеряли сознание?

– Я не… Точно не знаю. А как она?

– Плохо.

– Она выживет?

Тогда инспектор произнес слова, которых тот больше всего боялся; он сказал: не знаю, верите вы в Бога или нет, но случилось чудо, Господь услышал ваши молитвы.

– Я неверующий.

– Ваша жена будет жить. Так вот…

– Боже мой.

– Да.

– Скажите мне точно, что вам нужно, господин Ардевол.

Я какое-то время приводил в порядок свои хаотичные мысли. Тишина в мастерской Пау Ульястреса помогла мне прояснить их. И я в конце концов сказал, что эта скрипка была украдена во время Второй мировой войны. Одним нацистом. Мне кажется, она была конфискована прямо в Освенциме.

– Ничего себе!

– И в силу некоторых обстоятельств, которые не имеют отношения к делу, она уже много лет принадлежит моему семейству.

– И вы хотите ее вернуть, – подытожил мастер.

– Нет! А может, и да. Не знаю. Но я хотел узнать, у кого ее отобрали. Кто был предыдущим хозяином. После чего мы об этом и поговорим.

– Но если ее хозяина угнали в Освенцим…

– Да, разумеется, но у него могут оставаться родственники…

Пау Ульястрес взял скрипку и стал играть партиту Баха, точно не помню какую. Кажется, Третью?.. Я себя чувствовал прегадко, потому что уже долго не приходил к тебе, и, когда наконец оказался у твоей постели, взял твою руку и сказал: Сара, я предпринимаю кое-какие шаги, чтобы вернуть ее, но пока что у меня это не получается. Я хочу вернуть ее настоящему владельцу, а не какому-то пройдохе. А мастер мне настоятельно советовал: действуйте крайне осторожно, господин Ардевол, не торопитесь. Сейчас столько наглецов, пользующихся ситуацией, похожей на вашу. Ты понимаешь меня, Сара?

– Гертруда…

Жена смотрела в потолок и даже не подумала перевести взгляд. Александр дождался, когда Дора захлопнет входную дверь и они останутся одни.

– Это моя вина, – сказал он мягко. – Извини меня… Наверно, я заснул за рулем… Это моя вина.

Она посмотрела на него как будто откуда-то издалека. Открыла рот, словно собираясь что-то сказать. Через несколько секунд, длившихся вечность, она лишь сглотнула слюну и отвела глаза.

– Это было не нарочно, Гертруда. Произошла авария…

Она взглянула на него, и теперь он сглотнул слюну: эта женщина все знает. Никогда еще ничей взгляд так меня не пронзал. Господи боже! Она ведь может наговорить всяких глупостей первому встречному, потому что теперь она знает, что я знаю, что она все знает. Боюсь, у меня нет другого выхода. Я не хочу, чтобы ты стала мне препятствием на пути к счастью, которое я заслужил.

Мой муж хочет меня убить. А меня здесь никто не понимает. Скажите об этом моему брату. Освальд Сикемяэ, он учитель в Кунде, пусть он меня отсюда заберет. Мне страшно.

– Не может быть…

– Может.

– Повтори, – попросила Дора.

Агата посмотрела в блокнот, потом на отходившего официанта и сказала: мой муж хочет меня убить. А меня здесь никто не понимает. Скажите об этом моему брату. Освальд Сикемяэ, он учитель в Кунде, пусть он меня отсюда заберет. Пожалуйста, мне страшно. А еще она добавила: я одна-одинешенька, одна-одинешенька. Если кто-то меня понимает, пусть поговорит со мной, чтобы я его поняла.

– А ты что ей ответила? С тех пор как я за ней ухаживаю, она в первый раз заговорила с кем-то, а то все со стенами, несчастная. Что ты ей сказала?

– Ну что вы… Это все нервы…