Все, кто окружил замерший самолет, увидели разбитый фонарь в потеках крови и безвольно поникшую голову пилота.
Никто не обратил в это время внимания на подъехавшую к ним старенькую полуторку, на которой обычно ездил особист полка Никитина.
Несколькими ударами сорвав с места заклинивший фонарь, собравшиеся летчики и техники стали осторожно доставать лейтенанта Суворова из забрызганной кровью кабины.
Когда его положили на расстеленный брезент, который использовали вместо носилок, он внезапно застонал и открыл глаза.
Боль в ногах и спине вывела меня из бессознательного состояния. Открыв глаза, я невольно заморгал, одновременно застонав. Надо мной склонилась заплаканная Марина, что-то делая ножницами.
«Одежду срезает!» — подумал я. Сознание было на самом краешке, вот-вот — и оно снова упадет в пучину бессознательности, но прежде чем вырубиться, я обвел глазами вокруг, осматриваясь. Несколько командиров в парадной форме, которых я не опознал, остальные были своими… Вдруг я увидел Никифорова, а рядом с ним… себя? Это было последней каплей, и я снова вырубился.
Девушки-официантки, стоявшие группкой у опушки, смотрели на маленький серебристый крестик улетающего транспортника.
— Как думаете, он выживет? — заплаканным голосом спросила Люба.
— Должен, — ответила Зина.
— Да, Марина Викторовна говорила товарищу подполковнику, что шансы есть, нужно срочно отправлять его в госпиталь. Я сама слышала… подслушала.
— Хорошо, его в Москве теперь точно вылечат, — пытаясь выглядеть уверенной, сказала третья девушка.
Маленькая точка самолета уменьшалась, пока совсем не скрылась из глаз.