Я – из контрразведки

– Одной диктатурой удержать власть нельзя, необходим высокий опыт, лучший опыт прошлого, понимаете?

– Ка-ак? – опешил матрос.

– А вот так, – помрачнел Марин. – Учиться нам всем надо, дорогой товарищ, и вам, и мне, и всем остальным. Если перестать учиться, безнадежная отсталость грозит любому человеку, особенно политическому деятелю, вождю, потому что в этом случае он привыкнет повторять одни и те же слова и в конечном счете за этими словами окажется пустота.

– А-га, – кивнул матрос. По его вытаращенным изумленным глазам Марин понял, что семя упало не на благодатную почву.

– Ладно, – сказал матрос, – я в бюре поговорю, чтобы с тобой провели беседу. Я слыхал, что ты оперативник что надо, а вот в смысле политики и текущего момента у тебя в голове труха. И пусть тебе вправят мозги. Это надо же! – Он хлопнул себя по ляжкам.

Марин только рукой махнул. Что поделаешь, таков этот пресловутый «текущий момент». Матрос, конечно, предан революции до мозга костей, но он безграмотен, увы… А что же тогда сказать не о тупых, не о безграмотных? О тех, которые рвутся к власти, расталкивая всех вокруг себя локтями, и не только локтями? О тех, кто, достигнув желаемого положения, заняв вожделенный пост, сразу же забывает не только о том, что нужно учиться, учиться и учиться, но и о самых простых заповедях коммуниста и человека, о тех бесконечных карьеристах и проходимцах, которые лезут в правительственную партию, как мухи на мед, и заслуживают только одного – немедленного расстрела?!

Доказательно и четко сказал об этом Ленин…

Впереди со звоном хлопнула огромная стеклянная дверь. Это был вход в гостиницу «Боярский двор». До революции во всех московских справочниках она фигурировала на первом месте как самая дорогая, комфортабельная. Номера заливал электрический свет, в ванных плескалась горячая вода, и стоила эта райская жизнь от двух рублей и выше. Теперь же выбитые стекла в парадном были заменены грязной фанерой, и рукописный плакат извещал всех жаждущих о том, что «местов нет». Поднялись на третий этаж. Старший наряда доложил вполголоса:

– Оне занимают 321-й нумер. Который его снял – Русаков фамилия – никуда не выходил. Второй пришел час назад. По концам коридора и на черной лестнице я поставил людей, а под окнами два человека: мало ли что…

– Хорошо, – одобрил Марин. – Нужно войти в номер. Как это сделать? – Он всегда вовлекал сотрудников в обсуждение творческой стороны любой операции. Это нравилось. Марина за это любили все, кому хоть раз довелось с ним работать.

– Можно, конечно, и вломиться, – старший с сомнением оглядел массивную дверь 321-го номера, – но лучше войти тихо.

– Допустим, – сказал Марии, – вы добудете у портье вторые ключи, станете открывать. Они все равно услышат, откроют стрельбу.

– Верно, – кивнул старший. – Тогда я спущусь вниз и протелефонирую в нумер. Скажу, мол, так и так, техник, мол, с телефонной станции. Проверка, мол, необходимо посмотреть аппарат.

– Лучше найти щитовую, – сказал матрос, – и вырубить свет на этаже. Они выскочат, тут мы их и цап-царап.

– Выскочат и другие, – возразил Марин. – В перестрелке могут пострадать посторонние люди.

– А в нумерах никого нет, – сказал старший. – Я проверял.

– Ищите щитовую, – сказал Марин.

Через минуту свет на этаже погас, а еще через несколько секунд в дверях 321-го номера щелкнул замок и послышался раздраженный голос Раабена:

– Черт знает что такое, тьма египетская. Человек! Че-ло-ве-ек! – заорал он. – Лампу! Хозяина сюда, черт бы вас всех побрал! Товарищ Русаков, я спущусь вниз, здесь никого нет.

– Вернитесь в номер, – услышал Марин и вздрогнул: голос говорившего был удивительно знаком – низкий, глуховатый, бархатистый. «Сахарный баритон», – вдруг вспомнил Марин. Это был голос Крупенского, Володьки Крупенского – сердцееда и дамского угодника… «Вот тебе и предчувствие… – ошалело подумал Марин. – Не может быть»…

– Товарищ Русаков, тогда я найду кого-нибудь здесь, на этаже, или разживусь хотя бы свечой, – возразил Раабен.

Он двинулся по коридору. Марин сделал знак своим. Когда Раабен проходил мимо холла, в спину ему уперлось дуло маузера.

– Стоять, – шепотом приказал матрос. – ЧК!

Раабен сделал было движение, но матрос надавил ему стволом между лопаток, и Раабен сник.

– Вернитесь и скажите товарищу Русакову, что свечи вы не нашли, – предложил Марин.

Раабен послушно двинулся назад и в дверях номера обернулся:

– Хамы-ы, – простонал он и начал оседать.

Марин подхватил его сразу же обмякшее тело, остальные ворвались в номер. Русаков стоял у огромного окна и смотрел с недоумением.

– Сопротивление бесполезно, – сказал Марин. – Здравствуй, Володя.

Матрос так вытаращил глаза, что Марину захотелось ткнуть в них пальцами, чтобы вернуть на место.

– Это как же? – только и спросил матрос.

– Мы были знакомы до революции, – объяснил Марин.

– Да-а, – протянул Крупенский. – Значит, ты теперь в «чрезвычайке»?..

– А ты – в белой контрразведке?

– Этот готов, – старший наряда кивнул в сторону Раабена.