Я к вам пришел!

Одни жали мне руку неторопливо и обстоятельно, с нескрываемым интересом теперь разглядывая меня, словно инопланетянина, другие торопливо толкали мне в руку несколько пальцев и отходили, переполненные чувством оскорбленного достоинства. Иные подходили с виноватой улыбкой, как бы извиняясь за несвоевременное, запоздалое приветствие. Но таких было мало.

В начале этого нелепого ритуала я почувствовал крайнее замешательство. Мне было стыдно за глупость собственного положения и стыдно за этих людей, всем стилем и образом нашей исковерканной жизни поставленных в непривычное положение, унижающее их чиновное достоинство.

Я увидел что-то очень гоголевское в этой комической процедуре. Я почувствовал, как внутри меня пробудились, задергались и запрыгали веселые чертики. Я готов был уже рассмеяться, но что-то очень властное и тяжелое, устойчиво-рефлекторное заставило меня сохранять спокойное и приветливое выражение лица. По крайней мере, мне так казалось.

Кого-то в этой процессии я узнавал без труда. Многие лица мне были совсем незнакомы. Но когда один из последних подошел ко мне и, крепко пожав руку, негромко сказал: «Поздравляю, дорогой Борис Николаевич», — я увидел ироническую улыбку и искры в глазах Константина Григорьевича Белова, начальника планово-экономического отдела главка — веселого циника и величайшего умницы, — я облегченно вздохнул. Этот человек издавна относился ко мне тепло и с симпатией, еще с тех времен, когда работал на нашем заводе.

Когда высокий гость и сопровождающие его официальные лица покинули лабораторию, первой вошла в химический зал лаборант Александра Матвеевна Карпишина, человек наблюдательный и колючий. Войдя, она застала меня разглядывающим собственную руку.

— Нашли что-нибудь интересное? — спросила она довольно язвительно.

Надо сказать, что взаимное подтрунивание нисколько не мешало нашим добрым, дружеским отношениям.

Я в это время и впрямь глядел на руку, стоял и думал: «Целый парад вельможных рукопожатий... И сколько за этими пожатиями скрыто разнообразных эмоций, пышных амбиций, привычно прикрытых от стороннего взгляда...» И только двум пожатиям я знал настоящую цену: пожатию академика Келдыша — естественное движение воспитанного, интеллигентного человека, и пожатию Белова — искреннему и дружескому.

Оторванный от своих мыслей вопросом Карпишиной, я ответил ей, но не сразу:

— Да вот смотрю, понимаешь, — сказал я, — то ли помыть, понимаешь, с мылом, то ли не мыть уже никогда, сохранив руку в таком виде до конца жизни...

Александра Матвеевна молча покрутила пальцем возле виска и прошла к своему рабочему месту.

А я все стоял и думал: «Для признания в человеке человека, для взаимного уважения, вежливости, доброжелательности и сердечного тепла не должно быть преград — ни национальных, ни возрастных, ни образовательных, ни чиновных. И было бы весьма неплохо воскресить в нашей жизни эти простые человеческие и человечные отношения между людьми, отцы и деды которых взывали к братству, свободе и равенству».

ВРЕМЯ ВРАЧУЕТ РАНЫ

Но прошлое, лежащее у ног,

Просыпалось сквозь пальцы, как песок,

И быль живая поросла быльем,

Беспамятством, забвеньем, забытьем.

В. Шаламов

Евгения Осиповна Червонобродова оказалась в числе первых, о ком я подумал, кого я вспомнил, возвращаясь мыслью к Беличьей. В моем лагерном и медицинском прошлом это был первый и единственный случай, когда конвой стрелял в женщину.

Случилось это летом 1944 года. На исходе ночи меня разбудил ночной санитар Алойз Петрович Гейм. Он сказал, что с Эльгена привезли двух стреляных женщин. Я стал одеваться, Гейму велел будить Валентина Николаевича Траута, хирурга.

Одна из женщин была без сознания, в тяжелом состоянии: нитевидный пульс частил, едва прощупывался, дыхание было прерывистым и поверхностным. Срочно вызвали универсального донора (мы, медицинский персонал, почти все были тогда донорами и жили тут же, в больнице), ввели сердечные средства и перелили кровь. Несмотря на все усилия, больная, не приходя в сознание, скончалась. Даже часто видя смерть, привыкнуть к этому трудно. Мы были удручены и подавлены. Надо было спасать вторую женщину.

Вторая — худая, бледная, изможденная, с большими серыми глазами, перепуганными, удивленными, сидела тихая, держа на перевязи перебинтованную, промокшую кровью руку и мелко дрожала. Евгения Осиповна Червонобродова. Ее взяли в операционную, положили на стол, укрыли двумя простынями, к ногам пристроили грелку.

Операция прошла сравнительно спокойно. Все необходимое и возможное было сделано. Огнестрельное ранение левого предплечья в нижней трети с оскольчатым переломом обеих костей.

Рана была загрязнена, и это усугубляло положение. Оскольча-тый перелом тоже не сулил ничего хорошего. И все же нам очень хотелось руку ей сохранить, надежда теплилась. Слово теперь было за уходом и жизненной силой больной. Сон после наркоза еще не прошел, когда ее перенесли в палату.