Я к вам пришел!

Искренне тронут Вашим вниманием и поздравлением ко дню рождения. Вырезка из газеты морально в сто раз ценнее вырезки мяса, полученного по знакомству. За все это я Вас благодарю и заявляю:

мадлоп (по-грузински);

шноракаци (по-армянски);

рахмат (по-арабски) и скажу по-русски просто — от всей души спасибо.

На радостях обнимаю Вас и по-братски целую.

Ваш Пинхас. 6.01.87 г.

Сердечный привет Нине Владимировне, главврачу больницы для заключенных на Беличьей. Недавно я лежал в привилегированной больнице, шикарно отремонтированной. В мужском туалете — ни одного писсуара, поэтому мои тапочки всегда утопали в моче. Как не вспомнить ящики с песком под писсуарами на Беличьей и ту чистоту?

22.07.87 г.

Хочется поделиться с Вами словами благородного человека и замечательного поэта — Твардовского (журнал «Знамя» № 2, 1987):

Нет, ты вовеки не гадала
В судьбе своей, отчизна-мать,
Собрать под небом Магадана
Своих сынов такую рать.

Из головы не выходит у меня судьба Шаламова. Невольно вспоминаю слова Ахматовой:

Когда я называю по привычке
Моих друзей заветных имена,
Тогда на этой странной перекличке
Мне отвечает только тишина.

Я очень жалею, что не знал на Колыме Шаламова. Смерть Шаламова в богадельне и особенно еще под номером произвела на меня удручающее впечатление. Почему номер этого учреждения на меня произвел такое впечатление, сам не пойму.

Как-то приехал я на Беличью. При обходе среди прочих была названа фамилия Горбовицкого, бывшего секретаря парторганизации института. Я его не узнал. При всех я ему рассказал всю его биографию. Его брат — профессор Военно-медицинской академии—от меня недавно узнал, как не без моего участия некие Нина Владимировна и Борис Николаевич спасли от смерти его брата.

Ректор Харьковского мединститута Ловля числился у меня санитаром. За это начальник лагеря сделал мне строгое замечание, но мне удалось оставить этого врача в тепле медпункта. По-видимому, Ловля был на особом учите, как опасный преступник. Однако вскоре его освободили. Позже он стал ректором мединститута в Черновцах.

Все это Вам рассказываю, ценя то хорошее, что Вы и Пантюхов сделали для Шаламова.

3.11.87г.

*  *  *

Со мною Гинзбург порвала знакомство из-за того, что я не одобряю гомеопатию, тем самым в какой-то степени ущемлялось ее финансовое благополучие.

Вальтер в мединституте не учился, он мне сказал, что был часовых дел мастером.

Я неоднократно подчеркивал заслуги Беличьей, этого изумительного оазиса в стране зон, вышек, колючей проволоки и высокой смертности среди арестантов. В этой больнице выздоравливали т. и. доходяги. Там были теплицы, свежие овощи, образцовый уют и порядок.

Еще до Беличьей Нина Владимировна «воевала» на прииске в районе Сусумана с начальником лагеря, чтобы те не чувствовали себя вольготно в лагерной кухне. И только благодаря политотделу удалось поддержать благие намерения молодого врача.

Удивительно, молодой врач поняла, что и так скудный лагерный паек тает из-за аппетита жен начальства, лагерной обслуги и друзей повара из уголовников.

По милости Нины Владимировны из недр больницы на Беличьей могли появиться такие имена, как Шаламов и Гинзбург. Ни одна больница Колымы не могла этим похвастаться. В Севлаге, где после освобождения я работал врачом, высоко ценили порядок и эффективность лечения больных заключенных в этой больнице.

Саму Гинзбург Нина Владимировна спасла от лесоповала и общих работ. Гинзбург не была медработником и не имела даже опыта медика.

На Радужном я был с осени 1938 года по май 1942-го, когда я освободился и стал «бывшим зэка». Хасыр Сянбельгину помогал так, как это может сделать врач в лагере, имея три койки и некоторый запас съестного.

Однажды в Ленинграде я получил из Элисты срочную телеграмму:

«Дорогой Макс Львович, я тот самый Сянбельгин, которому вы спасли жизнь в суровые годы испытания тчк пришлю все свои книги и приглашаю вас к себе в гости Хасыр Сянбельгин».

ВАСИЛЬЕВ Павел Дмитриевич был одно время секретарем партийной организации 1-го ЛМИ. В личных беседах он меня обвинял в том, что я — молчальник, никогда не выступаю на собраниях о Китае. Я отвечал, что в чехарде, там происходящей, не разбираюсь...

Весной 1942 года, когда я только что обрел звание бывшего «врага народа», я приехал в Магадан на совещание врачей. Поселили нас в общежития. Утром возле умывальника, смотрю, стоит Павел Васильев. «Ну, Павел, поговорим о Китае?» — обратился я к нему. Ответ был краток: «Давай, Макс, не будем!».