Я хотел убить небо

Она говорит: «Это сердце?», и я не понимаю, где она тут видит сердце, и говорю: «Нет», и она тогда: «Это мяч?», и так может продолжаться довольно долго, пока наконец я не отвечу: «Да», просто потому что чувствую, что это её порадует, а иногда я говорю: «Это вообще ничего», но она тогда спорит: «Не надо так говорить, Кабачок. Это не может быть ничем. Самое главное – пытаться сделать что-то, что хотя бы на что-нибудь похоже. Понимаешь?», и я киваю головой, потому что мне очень хочется пойти играть с Симоном.

– Ты когда-нибудь думаешь о маме?

– Да, когда смотрю телевизор по понедельникам, или когда бородач пьёт тайком пиво в лесу, или когда разговариваю с Рози или Реймоном.

Она заглядывает в свою тетрадь и громко спрашивает:

– Реймон тебе нравится?

– Ну да, он очень добрый, и даже в прошлый раз привёз мне радиомагнитолу – мне одному, – и сказал, что у него есть сын моего возраста, который на меня похож.

– Хорошо. А как тебе здесь?

– Здесь, у тебя?

– Нет, в «Фонтанах», но мы можем поговорить и о наших встречах, если хочешь.

– Да мне особенно нечего сказать. Все тут очень добрые, кроме урода Азиза, и кормят нас хорошо, чего уж.

Иногда мне страшно надоедают эти вопросы, и я спрашиваю, можно мне уже пойти играть, и мадам Колетт меня отпускает, только перед уходом надо сложить рисунки в ящик со своим именем.

В первую нашу встречу я закрасил имя «Икар» чёрным фломастером и сверху написал разноцветными фломастерами «Кабачок».

Тут у всех детей есть свой ящик, кроме Симона.

Я спросил у мадам Колетт, почему так, и она сказала, что Симон к ней не приходит, и я опять спросил почему, и она ответила, что любопытство – очень дурная черта, и проводила меня до двери.

Тогда я спросил у Симона почему, и он мне сказал: «Потому что я не хочу к ней ходить», и я опять спросил почему, и он ответил: «Кабачок, как же ты иногда бесишь».

Я думаю, что Симон знает всё о нас, но ничего не знает о себе самом.

* * *

Судья не похож на солидного месье в телевизоре, который всегда находит виноватого раньше, чем полицейские. Он совсем худой и, когда стоит, без конца подтягивает штаны, и я кусаю щёку, чтобы не засмеяться, потому что Рози мне сто раз сказала: «Судья – очень достойный человек, веди себя прилично и не смейся над ним».

Рози меня хорошо знает.

Она даже заставила меня плюнуть на землю после того, как я сказал: «Крест из дуба, крест из жести, провалиться мне на месте», она прямо упёрлась: плюнь да плюнь.

– Ты должен произвести хорошее впечатление, хотя бы в первый раз. Так что следи за речью, не ругайся плохими словами, и главное, очень тебя прошу, не умничай, когда отвечаешь на вопросы.

Мадам Пампино тоже здесь, и это нормально, ведь мы с судьёй встречаемся у неё в кабинете, не слоняться же ей по улице, пока мы тут.

Дверь закрыта, а когда дверь мадам Пампино закрыта, никто не решается войти, потому что боится наказания, и даже секретарша не заглядывает в кабинет, потому что недавно директор так на неё посмотрела, что той пришлось бормотать: «Ой, простите, я зайду позже».

– Скажи, малыш, ты помнишь своего папу? – спросил меня судья.

– Нет, я был совсем маленький, когда папа уехал в кругосветное путешествие с козой. Иногда я просил маму мне о нём рассказать, но от неё я узнавал только новые плохие слова. Однажды она сказала мне, что всё зло – от городских вроде папы, которые носят лаковые ботинки и говорят красивые вещи, только правды во всех этих красивых словах не больше, чем в криках петуха.

– А как с мамой произошёл несчастный случай, ты помнишь?

– Нет, не помню, но она мне рассказывала. Однажды она на своём «пежо‐404» возвращалась с ярмарки, на которой ничего не купила, и врезалась в соседский дуб. Его после этого срубили и сделали из него кровать и стол для соседа из-за его плохих бумаг, в которых было написано: «Изъято в счёт невыплаченных долгов». А в бумагах моей мамы было написано: «Инвалид», и, так как папа не оставил нам своего адреса, чтобы мне как-то жить дальше, другой добрый месье сказал маме, что ей больше не нужно работать на заводе, и с тех пор он каждый месяц давал ей денег, чтобы она могла покупать еду и рубашки моего размера.

– А как у вас с мамой обстояли дела до аварии?