Продержался я в той гастарбайтерской команде еще с полгода, вырос до положения замбригадира Тахира, даром, что самый молодой из всех, а потом ушел. Сам так захотел. Без скандалов, по-хорошему, с уважением к Тахиру и остальным ребятам — но бесповоротно. Внешняя причина проста: молдаваны сманили к себе в команду, деньгами и условиями. Нет, жилье и деньги — были не главное в решении моем, теперь я знаю это доподлинно… Хотя, и по условиям бесспорно: заработки мои заметно подросли, да и жилье стало другое, не на Гражданке, а в противоположном краю города, в Купчино, пусть тоже общага, тоже удобства на этаже, но — в просторной пятнадцатиметровой двухместке. И все-таки — почему ушел? Потому что время пришло, если коротко объяснять, а если развернуто… Можно и подробнее — главное не сбиться в мыслях, не запутаться в словах, ибо до сих пор я испытываю нечто среднее между робостью и тоской, вспоминая себя тогдашнего. Что-то со мною случилось в ту страшную ночь, нечто неописуемое, жуткое, если не сказать зловещее, странное, очень холодное, и это нечто стронуло мою жизнь с убогой мертвой точки, покатив ее в неведомое куда-то… Я стал меняться, и перемены эти были куда как… масштабнее, всеохватнее, важнее… нежели зарплата и место жительства. Странно объясняю, невнятно, да? Раньше любому собеседнику моему хватало одной минуты разговора, чтобы понять всю степень моей простоты и дебиловатости, нынче все иначе… Или, например, выражение лица: "ты, Кирпич, не обижайся, но ты какой-то не такой стал… Да, да, голова рыжая, а лицо — другое лицо. Другое стало. Глаза другие". — Это мне Тахир на прощание сказал, в апреле 2002-го года. Было мне в ту пору почти двадцать лет.
— Как это — другое, Тох? Почему другие глаза? В чем?
— Не такие. Доброты стало меньше, ума больше. Если что — возвращайся, мы простим, как брату говорю.
— Спасибо, Тох! Вы тоже мне как братья все, И Пулат, и Анвар, и Рустам, и ты, но я, наверное, не вернусь. Пока.
Отвернулся, едва успев пожать руку на прощание, и убежал.
Да, было мне в тот месяц почти двадцать лет по паспорту, и это были мои последние слезы. Больше я никогда не плакал, хотя причины и поводы случались…
Прошел еще год — и я снял себе комнату на одного, в той же Купчинской общаге, только двумя этажами выше: теперь я жил на пятом, "семейном" и сам чуть было не женился! Не то чтобы я грезил именно семейной жизнью, с шопингами, с колясками, с битьем посуды об стену, но… Дело молодое, любви, счастья и всякого-прочего, яркого и жаркого, — конечно же хотелось!.. В 2003-м я уже заметно поумнел против прежнего, однако еще не настолько, чтобы самостоятельно соскочить с поводка, на который меня посадила одна штукатурша из Витебска, пятью годами старше, и все же судьба хранила мою неопытную холостяцкую свободу: подвернулся ей добрый молодец поаппетитнее бездомного и безлошадного Кирпича, бывший бульбаш — как и она, владелец однокомнатной квартиры и жигулей "девятки", ну и… понятен выбор оказался… Зазнобу тоже Людмилой звали, как и Людку-Кролика (первую мою женщину!), тоже заядлая матершинница, только она была вдвое моложе Людки, толстенькая, почти не пьющая и совсем не курящая.