В рамках советской парадигмы он часто упирался в тупик, но не отступал.
Статьи, сценарии, пьесы.
Если я что-то и умею, этому я учился у Юрия Петровича Щекочихина.
Аминь.
Все эти годы я слышу в свой адрес одну похвалу на триста филиппик.
Креста на мне нет, божьей искры отродясь не было, и каждый год – каждый! – мне поют отходную.
Я крестовых походов против скептиков и маловеров не организовывал, а step by step, не торопясь, опрокидывал мнение обо мне как о дегенерате неожиданными поступками.
На смерть маленького гения Игорька Сорина из «Иванушек Интернешнл» я снял фильм (режиссер Сергей Дерябин), объясняющий магию его имени. Фильм внес смущение в телевизионную среду, отказывавшую мне в доверии, демонстрировавшую меня.
Я показал фильм в клубе «Кино» (одном из самых модных тогда), и, сколько помню, люди яростно хлопали и негромко плакали.
А я фильм про Сорина сохраню, детям покажу.
(Он был – утверждаю – гением.)
…Многих 90-е погубили, по мне, они были целительными.
Дело в отношении. Для одних лампа струит свет, другим режет глаз.
Меня они – при всем наружном безумии – дисциплинировали. Говорю же, исцелили от зазнайства.
Я как будто специально нарывался, ломал дрова, в чем очень даже успел.
Я маниакально много работал, не зная устали, не ведая депрессий, педантично, шаг за шагом осваивая ремесло.
В часы усталости духа я всегда нежно вспоминаю эти годы, которых лучше не будет, и не надо.
Я написал тогда столько многозначительной мути! Смешно: еще полагал себя изрядным сочинителем.
Да и сейчас, если с умом, можно многое извлечь из давно осевшей пыли. Чтоб поздние, нынешние поступки и писания не обвисали дряблыми старческими мышцами.
Бог Небесный! Кем бы я был, кабы не 90-е? Слабаком без владения приемами полемики, иронии, манифеста, дюжинным квазиостроумцем, фрондером, Хлестаковым.
Я тогда определялся с Верой, и определил, что верю только в себя.
Отрицал эвфемизмы, это теперь только так изъясняюсь.
Был стремительным.
Хотя, по-моему, таковым и остаюсь.
Что, возможно, и предопределило мое относительное долголетие.
Ваш покорный – грузинский Евтушенко из города Кутаиси, где я переживал и горе, и радость, первые горе и радость, где на балконах слушали итальянскую музыку, где старые улочки излучают магнетизм, порожденный сошедшимися физикой и лирикой, воздухом, который можно есть, и рассветами, во время которых не стыдно плакать.
Там не все так, как вам рассказали.
А я с мамой и папой болтал, когда наезжал на вакации, в пять утра – и так каждое утро! Сообщал им о своих решениях, всегда получая добро.
Если вы склоняетесь к эскапизму, вам нужен Кутаиси, он сразит вас улыбчивостью и затейливой архитектурой, сверкающей оранжерейностью; подкупит историей, включающей рождение под городом В. Маяковского и блужданию по парку О. Кушанашвили.
Кутаиси – это возмездие Бога за удушье будних хлопот, меткое попадание в смысл, любой кутаисец – магистр света, адепт чистого добра (я про себя в первую голову). Это место, где ты внимаешь небесам, рассветам, закатам, но делаешь это не напряженно, но расслабленно. Кутаиси – город, начисто лишенный апломба, но проспект Чавчавадзе, где вызревал ваш любимый трибун, имел все задатки гетто с тягой к кулачному выяснению истины.
Кутаиси – город самолюбивый, не выносящий нравоучений, его отсутствие болезнетворно; это частичка моя!