Я – Кутюрье. Кристиан Диор и Я

На мысе скалы стоял огромный город, еще темный снизу, поднимая свои вавилонские башни, уже позолоченные сверху солнцем. Ничто не могло лучше передать веру в жизнь этого самоуверенного народа, чем порыв и сила тысяч небоскребов, рвущихся в небо. Я был поражен и сразу забыл старую Европу. Как далека была моя Эйфелева башня с ее прозрачной грацией!.. Я был опьянен.

Вой сирен, возвещавший высадку, вернул меня к действительности и напомнил о багаже, билете, визах, и я снова стал членом семьи Фенуйаров[134]. Любой человек в форме: сельский полицейский, церковный служащий или таможенник – всегда вызывает у меня опаску и уважение. Неважно, что все документы у меня были в порядке, я встретил пограничников с чувством вины безбилетного пассажира.

Их суровость общеизвестна. Разве в Париже мне уже не задавали нелепых вопросов, разве не взяли у меня отпечатков пальцев и не заставили произнести присягу?! Хотя я не замышлял ничего дурного против Америки и ее президента, но кто знает? Обшарив все карманы, найдя, снова потеряв, а затем снова найдя паспорт, таможенную декларацию, квитанцию на багаж и свидетельство о прививках, которые в конце концов держал все время в руках, нашел свою очередь, садился и снова вставал двадцать пять раз, чтобы передвинуться на одно кресло.

Наконец, с бьющимся сердцем, я оказался перед господином в очках с золотой оправой, молчаливым и с виду вежливым, он пригласил меня сесть в двадцать шестое кресло.

Кристиан Диор измеряет длину юбки, 1950

Пограничник взял мои бумаги, навел справки в длинных списках и долго их изучал, затем спросил, сколько времени я собираюсь пробыть в Америке, и добавил, заговорщицки подмигнув: «Отлично, вы, значит, дизайнер? Как насчет длины юбки?» Уверенный, что меня здесь никто не знает, я был поражен заинтересованностью таможенной службы длиной юбок.

На своем отвратительном английском я ответил, что юбки уже не настолько длинны, и поднялся, обрадованный благополучным завершением. New look оказался прекрасным паспортом для своего создателя.

Виновный в сокрытии ног

Я начал бегать вокруг своих чемоданов, как будто носильщики, которые их выносили, могли бросить их в море.

Я заблудился в коридорах и потерялся настолько, что из громкоговорителей послышались голоса, выкрикивающие мое имя. Но меня это вовсе не испугало, напротив, я облегченно вздохнул: «Вот как, – сказал я себе, услышав крики “Диор! Диор!”, громкие и хриплые, – они меня нашли!»

Но я рано обрадовался. Меня нашли, окружили и засунули в какую-то комнату, где, к полной неожиданности, меня ожидала пресс-конференция. Первая в моей жизни. Со временем у меня выработалась привычка к этим так называемым трибуналам, где вспышки фотоаппаратов обстреливают обвиняемого прежде, чем он произнесет хоть одно слово. На этот раз мне предъявили серьезное обвинение в желании скрыть священные ноги американок, и за это мне придется отвечать немедленно. Так что подмигивание офицера иммиграционной службы, которое я принял за благожелательность, вероятно, имело совсем иной смысл. Нормандская осторожность подсказала мне, как себя вести. Я притворился, что ищу слова в своем небольшом запасе английских слов, в то время как взглядом окидывал присутствующих в отчаянной надежде найти хоть одно лицо, которое бы посочувствовало моему положению.

В этот момент, как в ловко поставленной мелодраме, опоздавший пробился через толпу и бросился ко мне с распахнутыми объятиями.

Небо послало мне спасителя в лице Николя Бонгарда[135], друга с двадцатилетним стажем, который, женившись на очаровательной американке, после войны обосновался в Нью-Йорке и в сотрудничестве с Жаном Шлюмберже[136] начал свое ювелирное дело. Его произведения всегда отличались хорошим вкусом. Зная Америку, он понимал, что меня может ожидать, и, нарушая все инструкции, пробрался на корабль, чтобы прийти мне на помощь. Получив такую поддержку, я вновь обрел мужество и начал отвечать на вопросы.

Первый контакт с Америкой

Я провел два дня в Нью-Йорке в постоянном изумлении. Наэлектризованный воздух города поддерживал постоянную бодрость. Я смотрел во все глаза, стараясь ничего не упустить из первых впечатлений, всегда самых сильных. Я уже говорил, что не разбираюсь в механике, а в Нью-Йорке везде механика. Пришлось привыкать и смириться.

Сердечность американцев вовсе не легенда, и я пользовался ей, как все иностранцы, с большим удовольствием и благодарностью, потому что всегда нуждался в дружеском тепле. Вскоре я подружился с мадам Энжель, по настоянию общих друзей она взяла меня под свое покровительство и стала моим наставником. Впоследствии она сыграет большую роль в жизни филиала Дома «Кристиан Диор» в Нью-Йорке.

Я также встретился с Эдуардом Маркусом, одним из совладельцев фирмы, которая меня пригласила, приехавшим за мною в Нью-Йорк. С ним и его женой мы стали хорошими друзьями.