Я лечил Сталина: из секретных архивов СССР

Семейная жизнь, как известно, требует денег, мне стало не хватать ассистентской ставки, и я нанялся в областную страхкассу так называемым консультантом: ходить по поликлиникам, сидеть у лечащих врачей и проверять, хорошо ли они работают; занятие оказалось фискальным и нудным, хотя мы с С. М. Рыссом[93] и воображали, что своими замечаниями очень помогаем поликлиникам. Едва ли врачи могли чувствовать эту «помощь», поскольку чрезмерная нагрузка больными не менялась, а «писанина» (историй болезни, справок, рецептов) только возрастала. Все же эта работа была не бесполезна, когда она касалась осмотра больниц, приемных покоев, медпунктов. Кстати, она привела к знакомству с фабриками и заводами Ленинграда, к изучению профгигиены и профпатологии. Я побывал на Путиловском заводе, на «Электросиле», на вагоностроительном заводе имени Егорова, на текстильных фабриках, на «Красном треугольнике» и многих, многих других. Мне открылся мир, который составляет основу нашей жизни; я только тогда почувствовал, как тяжел труд рабочих и вместе с тем как он велик и благороден и как правильно, что именно трудящимся принадлежит государство. Мои студенческие настроения менялись.

5. Жизнь в Новосибирске

В конце 1931 года общественная организация I ЛМИ направила меня и еще трех сотрудников в Узбекистан - «в помощь хлопкоуборочной кампании». Мы весело сели в вагон, шутили, но на душе было как-то беспокойно. Я только что начал писать мою первую монографию «Болезни печени», вез рукопись с собой; но без достаточного количества литературных материалов не мог рассчитывать на успех этой работы. Мы должны были разъехаться по различным районам («кишлакам»?), да и неизвестно, когда нас отпустят, может быть, и вообще задержат.

В Ташкенте была теплынь, сухие листья чинар покрывали тротуары, низкие здания прятались в садах, и только в центре был город как город. Узбеки в местном Наркомздраве молча сунули нам направительные бумажки - кто куда. Я получил направление в город Каракуль, М. В. Кузнецов и хирург Линденбратен - в Ферганскую долину, а молодой Дмитриев (он заканчивал ординатуру у Тушинского) - в Гузар, ближе к Таджикистану. Распрощались и разъехались.

В Каракуль я приехал ночью, город от станции в двух-трех верстах; никто не встречал, какой-то восточный человек подвез меня на своей арбе. В больнице провели меня в кабинет врача, горело электричество, и я подумал, что это, очевидно, оазис культуры в среднеазиатской трущобе.

Утром пришел главный врач, молодой парень, недавно окончивший институт в Ростове, хирург. Я поселился с ним в неубранной комнате, в узбекском доме с внутренним двором (снаружи - четырехугольник серых глиняных стен без окон, с плоской крышей). Мылись из чайника, есть ходили в столовку (давали лепешки на хлопковом масле и гуляш). На улицах - липкая грязь, дойти до больницы - целое испытание в ловкости.

Небольшая районная больница занимала новенькое светлое здание. Я сразу же занялся терапевтическим отделением (20 коек). Больные были преимущественно малярики с огромной селезенкой, а то и печенью, бледные и истощенные; поступали и больные в бессознательном состоянии, в коме, что требовало экстренной терапии: хинином в вену. Запасы хинина в аптеке все время бывали на исходе, что затрудняло лечение амбулаторных больных (лечение малярии требует больших доз и систематических повторных курсов). Позже я выезжал в очаги малярии; то были полумертвые селенья с полумертвыми людьми, похожими на скелет, с выпирающим вперед животом, занятым селезенкой. Я находил в крови возбудитель тропической малярии и для исключения лейшманиоза пунктировал костный мозг. Именно там тогда и возникло у меня желание изучить висцеральную малярию, что и осуществилось позже в Новосибирской клинике.

На прием являлись узбеки из селений в цветистых халатах и тюбетейках. Привозили и женщин. Некоторые молоденькие были более или менее красивы, хотя и не в моем вкусе, старые - сухи, черны и грязны. Многие еще закрывались паранджой, по крайней мере, кутали ею лицо, а все прочее можно было свободно открывать. Объяснялись через переводчика. Частенько по Каракулю проходили караваны верблюдов. По грязи ловко перебирали своими ножками ослики - несмотря на сдавливавшие их спины огромные тюки. Городок располагался среди плоской равнины, занятой хлопковыми полями или пастбищами овец с жесткой скудной травой; вблизи - река Зеравшан («дарительница») в берегах, заросших тростником. Мутная вода ее катится не спеша, величаво, точно понимает, что именно от нее здесь зависит жизнь.

Молодому хирургу здесь скучно, он пьет, пьет, пьет…[94]

Г. Ф. Ланг не выражал по поводу моей «профессуры» ни одобрения, ни возражения, но был настроен сердечно (мнение об его «сухости» или «холодной сдержанности», сложившееся у некоторых знавших его издали, для меня было давным-давно отвергнуто).

Левик остается в квартире с матерью, перебравшейся из Красного Холма. Он работает по акустике у профессора Андреева.