Я — легионер. Рассказы

Снаружи меня ожидал Эдекон. Я едва узнал его: он был в одеянии, скорее приличествующем персидскому вельможе, чем воину. Пурпурный плащ, раздуваемый ветром, позволял разглядеть под ним богатую тунику, украшенную вышивками, и массивную золотую цепь, наверное, захваченную во время набега на один из римских городов. Мягкие полусапожки из чёрной кожи были оторочены драгоценными камнями. «Как же должен одеваться сам Аттила, если его воины щеголяют в таком наряде?» — подумал я.

— Пойдём со мной, чужеземец. Владыка пожелал тебя видеть, — сказал Эдекон торжественно.

Гунн разговаривал со мною так, словно увидел меня впервые. Мне это сразу не понравилось. Ведь слуга — зеркало господина.

Дворец Аттилы находился на возвышенности. Деревянная стена с высокими квадратными башнями окружала его. Но ворота дворца никем не охранялись. Видимо, Аттила чувствовал себя в безопасности среди своих соотечественников и не нуждался в страже.

Миновав вестибюль, мы вошли в огромный зал. Потолок поддерживали многочисленные деревянные колонны. Пол был застлан пёстрым ковром. Вдоль стен на низких скамьях сидели гунны в одеждах, сверкающих золотом и драгоценными камнями. Видимо, это были советники Аттилы. Но где же Аттила?

В зал вбежала стайка девушек в белых туниках до пят. Если бы не раскосые глаза и приплюснутый нос, их можно было бы назвать миловидными. Девушки направились в угол зала, где сидел человек в грубом плаще. Рядом с ним была Ильдико.

Я не мог отвести взгляда от Аттилы. Я теперь знал, что это был он.

Широкоплечий, с крупной головой, как бы выходящей прямо из туловища, и маленькими глазами, он был ещё страшнее, чем я себе его представлял.

Девушки затянули какую-то протяжную песню, время от времени кланяясь жениху и невесте. Наверное, это была свадебная песня. Бедная Ильдико!

— Тебя зовут Аполлоний? — спросил Аттила, когда я приблизился.

Я молча поклонился.

— Мне рассказывала о тебе Ильдико, — продолжал Аттила. — Ильдико просила, чтобы ты отправился к её отцу и сообщил, что она нашла своё счастье. Завтра тебе дадут свежих лошадей и охрану.

Я с трудом удержался, чтобы не бросить Аттиле в лицо всё, что я думаю о счастье Ильдико. Но вместо этого я сказал:

— Сегодня мне пришлось побывать в твоих термах. Нигде нет равных им по красоте. Недаром строитель так любит своё сооружение и так привязан к твоей милости, что считает за счастье остаться при термах служителем.

Аттила вскинул голову. Я был уверен, что он понял намёк. Но в моих словах не было ничего оскорбительного. Поэтому ему пришлось принять их в прямом, а не скрытом значении.

— Ты прав, — согласился Аттила. — Мои термы заслуживают похвалы, но что ты скажешь о моём дворце?

Я стал восхвалять дворец, выбирая самые пышные выражения.

Аттила прищурился. Опущенные веки, жёлтые и морщинистые, как кожура печёного яблока, потушили острый, пронизывающий взгляд. И если бы не вздрагивающие уголки губ, я готов был поклясться, что Аттила дремлет.

О чём размышлял он в эти мгновения, показавшиеся мне вечностью? Думал ли он о новых походах или о беге времени, перед которым бессилен могущественнейший из царей? Сознавал ли Аттила, что, приближая к себе чужую молодость, он бессилен отдалить смерть?

Знаки придворных и более чем выразительная мимика Эдекона дали мне понять, что аудиенция окончена. У меня не было возможности просить Аттилу об отсрочке свадьбы. Свадьба совершилась в то время, пока я мылся в термах и выслушивал рассказ архитектора. Как наивен был Гундерик в своих надеждах на мой ум. На земле ещё не родился человек, которому бы удалось перехитрить Аттилу!

В последний раз я взглянул на Ильдико. В выражении лица, повороте головы я уловил что-то новое, мне незнакомое. Нет, не отчаяние. Скорее решимость.

С помощью Эдекона я отыскал отведённый мне дом. Бургунды, родичи Гундерика, спали, растянувшись на ковре. Я расположился рядом. Кажется, гунны сохранили приверженность ко многому, из чего в прошлом складывался их кочевой быт. Я не видел у них кроватей. Да и вообще мебели почти не было. Главной пищей служило заквашенное особым образом молоко. Кувшин такого молока принёс раб. И я нашёл этот напиток кочевников не лишённым приятности.

Долго я не мог уснуть. Перед моими глазами всё время стояла Ильдико. Гордая, запрокинутая голова, жёсткая складка на лбу, стиснутые зубы. Будь у меня дочь, я бы лучше убил её, чем отдал Аттиле. Бедная Ильдико! Голубка в клетке хищника. Нет, не голубка! Орлица!

Было уже позднее утро, когда я проснулся. Помолившись господу нашему Христу, я вышел из дома, давшего мне ночлег. Селение напоминало муравейник, куда воткнули кол. Гунны метались по улицам, что-то кричали, размахивали руками. На лицах было выражение испуга или даже ужаса. Так как я не знал языка гуннов, то решил, что к стенам подступили враги.

Наконец появился Эдекон. Его роскошная одежда была помята, волосы на голове спутаны. Я бросился к своему провожатому.

— Что произошло?

— Лучше бы я задушил эту дикую кошку! — закричал гунн. — Сейчас слуги взломали дверь покоев. Владыку нашли в постели мёртвым. Лицо и одежда в крови…