Я люблю тебя

– А как он с твоим Жан-Полем?

– Смеется над ним, дразнит «Бельмондо», и говорит, что он не мужик. У Маркушки все сейчас на две части делится «мужик – не мужик». Пройдет, возрастное.

Внезапно он проснулся, потянулся, громко зевнул и гаркнул на полпляжа:

– Ну что, девчонки, пошли обедать?

Вечером я опять спустилась в бар, и уже в других колготках. Публика показалась мне какой-то бешеной, в баре было дико накурено, и приглашенный испанский ансамбль, которого не было накануне, что называется, давал жару. Голые танцующие животы и дерзкие поцелуи разгоряченных испанцев и вправду создавали хоть и показную, но очень достоверную атмосферу огнедышащего праздника. Я выпила слишком много, кокетливо потанцевала с подозрительно похожим на Бандераса испанцем по имени Хорхе, умело отмассировавшим мне бедра, и отправилась спать, отчетливо для себя отметив, что Марк так и не пришел. Чертов мальчишка.

На следующее утро Марк зашел ко мне в номер сразу после завтрака, когда я переодевалась, чтобы идти на пляж. Маховик отдыха раскручивался, инерция распорядка дня делала свое дело, мысли становились ясными, от солнца и вечно голубого неба возникало ощущение свежести тела, настроения, появилась даже какая-то игривость – а не флиртануть ли. Вот только с кем?

Увидев его на пороге, я удивилась.

– Можно поговорить?

– Здесь или на пляже?

– Можно и на пляже, только там мамик и Бельмондо – будут мешать.

– Можем пройтись.

– Давай.

Мы вышли на пляж и побрели вдоль берега, загребая песок ногами. Солнце палило сильно, и мне пришлось закутать голову и плечи платком.

– А так тебе ничего, – почему-то задумчиво сказал Марк.

– Ну, что, говорить-то будем?

– Вот у тебя Наська, знаю, живет с каким-то парнем.

– Живет.

– И что для нее главное?

– То есть?

– Ну, там, его бабки или какой он любовник?

– Так спросил бы у нее сам.

– Неудобно, а ты не знаешь?

– Я думаю, что на самом деле важно и то и другое, и, главным образом, третье. То, чего у тебя самого нет, и то, без чего тебе грустно.

– Двусмысленно звучит.

– Ну пошли.

Мы гуляли, по-моему, несколько часов. На твоей шее позвякивал медальон на золотой цепочке – большая извивающаяся ящерка, которая, как мне казалось, должна была щекотать тебе грудь.

Ты шел рядом, предупредительно подхватывая меня под локоток, каждый раз, когда мы перешагивали через выброшенную морем гигантскую фиолетово-розовую медузу, или ветку, облепленную ракушками. Ты поправлял платок, когда он сползал с моего плеча. Я постоянно ловила себя на том, что мне эти движения очень приятны, тем более, тема разговора странным образом будоражила меня.

– Дело в том, – говорила я все с большим пафосом, – что деньги в счастье конвертируются плохо, особенно на большом временном участке. Всякой женщине нужна зависимость от мужчины, и чем тоньше устроена женщина, тем в более изысканные формы эта зависимость должна упаковываться.

– То есть?

Я искренне приводила примеры того, какое наслаждение испытывает женщина, когда мужчина спасает ситуацию, берет проблемы на себя. Как она радуется, услышав: «Я уже об этом подумал». Как много всего на самом деле стоит за – мужским умением просто уснуть рядом, превратив страсть в нежность, когда он чувствует, что у его возлюбленной слипаются от усталости глаза. Конечно, говорила и о деньгах. Но самое важное, чтобы мужчина никогда не вызывал жалости, и даже материнской нежности, например, когда он болеет, хлюпает носом и вроде бы именно этого и хочет. Такая жалость на самом деле убивает настоящее чувство, незаметно, потихонечку, притупляя остроту того, что на самом деле должно происходить между мужчиной и женщиной.

– Знаешь, мои прежние знакомые, – продолжала я, почему-то увлекшись собственными довольно банальными рассуждениями, – те, кто не ушел в бизнес и работают в госструктурах, имеют сейчас очень жалкий вид и гордятся этим. Мол, мы сделали сознательный выбор, мы не продаемся. А вот мне всегда хотелось их спросить: а кто и за сколько хоть разок пытался вас купить?

Ты слушал меня внимательно. Ты проявлял какое-то нетерпение, когда мой разговор уходил слишком далеко в сторону, было видно, что тебе не очень интересно про моих дальних и близких знакомых, что больше всего тебе интересно про меня. Ты спрашивал: «А ты что больше всего любишь? А ты что больше всего ценишь?» Потом вдруг ты развернулся ко мне спиной и попросил:

– Глянь-ка, я не обгорел? – и потребовал, чтобы я непременно провела рукой по твоей спине и лопаткам. Мне было любопытно смотреть, как ты провоцируешь меня, спрашивая: «А у тебя сейчас есть мужчина?»

Я выдержала паузу и увидела, с какой радостью ты отреагировал на мой отрицательный ответ. А потом вдруг сказал:

– А знаешь, во мне есть все, о чем ты говоришь, но моя девушка меня не любит, как ты думаешь, почему?

– Потому что ты дурачок, – улыбнулась я и попыталась ласково потрепать тебя по твоей черной гриве.

Ты резко остановился, поймал мою руку, поднес ее к губам и обжигая меня своими темно-карими лучащимися от солнца глазами медленно-медленно произнес: