Я люблю тебя, Мелани

Она посмотрела на то, что было когда–то её мужем, её надёжным, добрым, жизнелюбивым Мишелем, а теперь стало просто телом с неисправным чипом в голове. Неподвижным телом, по сути уже мёртвым. Мозг умер… Значит, человек — это всего лишь мозг? Нет мозга — нет человека? Значит, его любовь к ним — это только случайное сочетание нейронов, токов, клеток серого вещества?.. А как же душа?

— Мадам, я должен… э-э… — доктор отводил глаза, зачем–то пожимал плечами и нервно двигал руками, совершая бессмысленные жесты — почёсывал нос, поправлял безупречную причёску, одёргивал халат. — Я должен, мадам, предложить вам подписать согласие… Разумеется, вы можете отказаться, но…

— Согласие?

— На отключение вашего супруга от системы жизнеобеспечения. Таковы правила, мадам и… такова печальная необходимость, поймите. Не сейчас, нет… После того как комиссия закончит подготовку документов, официально зафиксирует факт смерти… Нет смысла поддерживать жизнь тела, когда мозг… Это было бы глумлением, мадам. Надежды нет и…

— Надежды нет?

— Увы, мадам. Поверьте, если бы оставалась хоть какая–то, пусть эфемерная, надежда… По сути, ваш супруг сейчас… он уже не живёт — это просто организм, который продолжает функционировать: бьётся сердце, работает пищеварительная система, растут волосы, но…

— Я поняла.

— Увы, мадам. Простите. Я знаю, это жестоко, но… Вы не могли бы зайти завтра, чтобы исполнить все формальности? Вы, безусловно, сможете попрощаться и…

— Завтра?.. Завтра… Да, хорошо, — её вдруг придавила бесконечная растерянность. Вот она, черта — проведена; все надежды остались по ту сторону, а по эту… только холод и пустота. Завтра. Мишеля добьют завтра.

Женевьева кивнула. Кивнула ещё раз. Потом чему–то улыбнулась. Доктор нахмурился — кажется, он опасался за её разум.

— Да, доктор, завтра, — сказала она, бросила последний взгляд на мужа, повернулась и пошла к выходу — прямая, непреклонная, непостижимая.

— Мама!

Она нервно обернулась.

Мелани с широко раскрытыми глазами указывала в сторону кровати. Женевьева проследила за пальцем дочери. Что? Ничего не измени…

Палец девочки указывал на монитор у кровати Мишеля, тот, где ещё минуту назад мелькали разноцветные цифры, диаграммы и шкалы. Теперь экран был чёрен. Осталось только пульсирующее сердце в углу, то, что показывало частоту сердцебиения. Оно мерцало, билось и увеличивалось, увеличивалось, словно решило заполнить всё пространство экрана. А посредине радужно переливалась надпись: «Я люблю тебя, Мелани!»