Я, Мая Плисецкая

Я направляю беспокойное письмо Горбачеву. Объясняю, что в родном театре меня лишили всяческой работы. Безмолвие. Ответа не приходит. В сорокаминутном разговоре с Раисой Максимовной Горбачевой Щедрин наталкивается на высокомерие и упрямство. Она не хочет обсуждать тему диктаторского участия президента Горбачева в балетном конфликте в Большом. Выплата заработной платы мне прекращается. Никакой пенсии не положили.

Так где же мой дом?.. Выходит, не тут. Так где же?..

Может, в Литве, где на хуторе Козелькишкес, на самом берегу озера, у нас есть любимое пристанище? В весенние, летние месяцы там раю подобно. И люди добрые, сердечные окружают. Но как суровеет пейзаж, ветры, туманы, дожди приходят, день короче становится, холод из каждой щели крадется, - надо съезжать на зимние квартиры. Не то захлестнет депрессия. Значит, не тут?..

Может, в Мюнхене? На комфортной Терезиенштрассе? В меблированной, как раньше говорили, квартирке? Где у меня даже нет письменного стола, чтобы писать эту книгу? И я, убрав после обеда чужие немецкие тарелки и вытерев досуха желтую - не мою - яркую скатерть, усаживаюсь за кухонный стол и... пишу эти строки?..

Третий день останавливаюсь у витрины магазина по соседству. На Туркенштрассе. Какое прелестное удобное трюмо из светлого средиземноморского ясеня. И сравнительно недорого. Так мне хочется его купить. Как пригодилось бы оно мне каждым утром для прицельного макияжа. А куда его притулить, спрашивается? Может, завтра снова в путь устремимся? И так половина моего гардероба, на Терезиен не уместившегося, у наших вернейших друзей Люды и Эрика Зориных (неизменных первых слушателей глав этой книги) в шкафах висит. Да в подвале в чемоданах мнется. А хоромы снять боязно - вдруг немцы не продлят нам виз?..

Или, может, не нужен дом человеку вовсе? Не нужна своя крыша на головой? Не было своего дома ни у писателя Набокова, ни у художника Бурлюка. И не плохо, бездомные, прожили. Сколько насочинили, нарисовали...

Выходит, я человек старомодный, несовременный. Не футуристка. Нужен мне свой дом, своя крыша. Нужен мне вместительный шкаф для платьев. И светлое трюмо нужно. И письменный стол... Впрочем, помню, как слыхала от Шостаковича, что писать и на собачьей будке можно, когда мысли есть...

Не знаю, не знаю...

Я только знаю, что всем сейчас трудно, всем несладко, кто в бывшей Стране Советов родился. С треском рушится злой колосс на глиняных ногах, в военные сапоги обутых. Землетрясение. А землетрясение - всех затронет, всех коснется...

Я знаю это. Но все равно свою крышу над головой мне иметь хочется...

В самом начале января 1993 года, точнее третьего, в воскресенье, мы приезжаем с Родионом в аэропорт Шереметьево. Возвращаемся в Мюнхен.

К шестидесятилетию Щедрина в Москве и Санкт-Петербурге прошел маленький фестиваль его музыки. Он получил к тому же Государственную премию России. Новой России! Очень торжественно получил, в Кремле.

Настроение у нас приподнятое. Меня провожают друзья с цветами. Отдаем наши паспорта молодому пригожему пограничнику. Он, узнав нас, приветливо улыбается и сосредоточенно склоняется над паспортами в своем сторожевом закутке.

Вас я выпущу, - обращается он к Щедрину. - А вас, Майя Михайловна, не могу. Ваш паспорт с первого января недействителен.

Почему недействителен? Я начинаю волноваться.

Как это может быть? Срок его годности истекает лишь в ноябре 1996 года. Посмотрите. И выезд мне разрешен. Вот штемпель „многократно" до первого ноября 1993-го. Он еще действителен.

Но пограничник возвращает мне паспорт.

Я все это вижу. Повторяю, ваш паспорт недействителен с первого января 1993 года.

Как так? Вы ничего не путаете?

31 декабря - в «мое прошлое дежурство - я бы вас выпустил. Паспорт был действителен. А сегодня выпустить не могу. Паспорт недействителен.

Что же мне делать?

Попробуйте обратиться к консулу в аэропорту Шереметьево. Номер его телефона...

Родион записывает цифры на посадочном талоне. Он взбешен:

Теперь вы понимаете, отчего все бегут отсюда?..

Не кричите на меня. Я выполняю инструкцию. Мы звоним консулу. Вот такой диалог:

Слушаю.

Здравствуйте. С вами говорит Плисецкая. Молчание.

Я продолжаю:

Меня не выпускают. Пропадет авиабилет. Послезавтра объявлен концерт в Брюсселе. Как мне быть?

Ничем помочь не могу.

Трубка на другом конце провода укладывается на рычаг.

Давненько таким ледяным, неприветливым тоном не говорили со мною в этой стране. Давненько не отвечали на приветствие...

Мы начинаем лихорадочно искать выход. Кому позвонить? Чей телефон наизусть помним? Но кого застанешь - вот вопрос - сегодня воскресенье?..

Разбираю по радио, что уже объявлена посадка. Через полчаса самолет взмоет в воздух. Раз так, пускай Родион летит один. Пускай захватит мой чемодан и лебединую пачку. А я с утра брошусь по министерствам паспорт менять. Авось, пойдут навстречу. Тянуть не будут. Как бы только немецкую визу в новый паспорт поставить? К немецкому посольству не подойдешь. Там многие тысячи жаждущих...