Я, Майя Плисецкая

Ты ждешь от меня, читатель, верно, впечатлений от Америки, путевых заметок? Заждался, небось? Разочаруйся, их не будет. В свой первый приезд я, увы, как следует не рассмотрела страны. Нервотрепка с выездом, слежка, премьерные волнения, ожидания встреч (единственный раз за жизнь я даже не вела в поездке записей и должна теперь полагаться лишь на память). Конечно, я задирала голову на небоскребы, дивилась размаху жизни, приволью, ахала вослед автомобилям, оттаптывала ноги, позабыв обо всем на свете, как в детстве, в сказочном Диснейленде...

Америка — великая благословенная страна, и я не хочу походя похлопывать ее по плечу. Ясно было мне только — сразу! — что Америка — страна работающая. Не страна дармоедов, как нам назойливо внушали с детства.

Было множество приемов. Богатых, элитарных, торжественных. Вечерние платья, лимузины, смокинги, ледяное шампанское, знаменитости. Я была представлена артистической элите Штатов. Эх, по-английски мне бы говорить! Либо кто близстоящий (а стояли, ясное дело кто) переведет, либо расточаю улыбки вместо слов.

Подружилась с Леонардом Бернстайном. Добрые отношения продолжались до последних дней его жизни. Он играл музыку Щедрина. Я и Бернстайн вместе получали в 1989 году в Риме премию Виа Кондотти. И Ленни трунил над моим «полиглотством»:

— Что, Майя, так по-английски ты и не выучилась?..

С Артуром Рубинштейном общаться было легче. Он говорил по-русски. Когда Рубинштейн приехал в Москву, я после концерта заглянула в притемненную артистическую Большого зала консерватории.

— Думала увидеть Вас в полном изнеможении после такого концертища, а Вы свеженький как огурчик.

— У меня хватит еще сил станцевать с Вами па-де-де, — и недолго думая, Рубинштейн поднял меня на воздух и сделал несколько кружений...

Джин Келли, с которым я несколько месяцев назад вновь свиделась в Лос-Анджелесе в доме Грегори и Вероники Пек, напомнил, что в 1959 году в нас вселилась полусумасшедшая идея выступить вместе в одной занятной музыкальной пьесе. Но как выступишь, когда я каторжанка?..

Под головоломную импровизацию Эллы Фицджералд — она сотворила ее в мою честь — я натанцевала что-то дьявольское. Смесь буги-вуги с «камаринским мужиком»...

Джона Стейнбека в дни московского его паломничества мы потчевали с Родионом у нас дома на Горького холодцом из телячьих ножек с квашеным хреном. Это блюдо пришлось знаменитому писателю здорово по душе. И взаправду, на закуску к столичной водке ничего лучше люди еще не выдумали. А тогда в Америке, в 1959-м, Стейнбек втолковывал мне через переводчицу, что изнанка балетных кулис может стать основой интереснейшей конфликтной новеллы...

Это толика моих нью-йоркских знакомств в тот достопамятный год.

В Голливуде я повстречалась с Мэри Пикфорд, Хемфри Богартом, Френком Синатрой, Кларком Гейблом, Одри Хепберн, Генри Фонда, Иммой Сумак...

В Сан-Франциско известный американский художник, которого все рьяно мне рекомендовали (фамилию называть не стану, так как художник он взаправду хороший), вознамерился написать мой большой портрет маслом. В рост. Три раза уговариваю директора Орвида (он наш глава тут) разрешить мне с переводчицей и спецсопровождающим побывать в свой выходной день в мастерской живописца. Насилу уговорила. Разрешение получено. Выкроила время, вымыла специально голову, навела марафет. Обрядилась в пачку и пуанты. Аккуратно завязала розовые тесемки («если Вы — Майя Плисецкая, то почему не в пачке?» — как спросила меня однажды маленькая девочка в Вильнюсе).

Часа три позирую...

К концу сеанса, разминая затекшую спину, гляжу на мольберт: рваное бело-синее пятно во всю величину холста. Где вы мои прошампуненные рыжие волосы?..

А что же с моими американскими родственниками?

На второй день репетиций в «Мете» меня отозвал в сторону Эдвард Перпер — пасынок Юрока. Он работал в конторе отчима, свободно говорил по-русски. Лицо Эдварда выражало плохо прикрытое смятение. Ясно было, что Перпер хранит некую тайну.

— Майя, Вам что-нибудь говорят три имени: Михаил, Лестер, Стенли?

— Говорят. Михаил — мой отец. Лестер — его старший брат. Стенли — сын Лестера.

— Вы знаете, что в Нью-Йорке у Вас есть родственники?

— Знаю.

— Вы хотите с ними встретиться? Вам это не повредит?

— Уже повредило. Но я хочу с ними встретиться. Хоть сегодня. Родня...

У Эдварда навернулись слезы.

Следующим днем вместе с Перпером пришел за кулисы Стенли Плезент, мой двоюродный брат.

Он не говорит по-русски. Я не говорю по-английски. Что-то туманное, неясное доносили друг о друге через океан ветры эпохи да семейная хроника. Мы ровесники. Одногодки. Оба ноябрьские. Я родилась в Москве, он — в Нью-Йорке. Стенли — процветающий юрист. Глава многочисленного дружного семейства. Он сейчас в команде Джона Кеннеди в Вашингтоне. Приехал специально. Я — балерина Большого. Танцую для глав иностранных государств. На площади имени большевика Свердлова. Лясы точу с кремлевскими вождями. Ну и головоломки выстраивает за нас матушка-жизнь!..

Первое, что говорит брат мне: