Я, Майя Плисецкая

Долинская хорошо играла на рояле. И позже, когда она ставила для нас маленькие балеты, часто садилась к инструменту и складно, внятно доносила до нас музыкальные фразы. В прошлом она солировала на сцене Большого в характерных партиях. Была артистична, привлекательна, но чуть громоздка. Терпением ее Господь наделил сполна. Не помню случая, чтобы она сорвалась, вспылила, среагировала на чью-либо заторможенность, непонятливость. И это отношу к ее достоинствам.

Мне она симпатизировала. Каждый раз занимала в своих милых, непретенциозных хореографических миниатюрах. Я станцевала у нее русскую бабенку на музыку книпперовского «Полюшко-поле». На мне был длинный расписной сарафан, рябоватый платочек клинышком, матерчатые подсафьяновые сапожки. Я в охотцу отбивала незатейливые дроби, жестикулировала, кокетничала, подмигивала, чем немало потешила нашу училищную публику.

Другой номер Долинской был на «Серенаду» Чайковского. Позже я услышала эту музыку в знаменитом творении Баланчина, и она дохнула на меня балетным детством, доброй душой Евгении Ивановны. В этом номере Долинская заняла четырех девочек, в том числе и меня, и мы в царстве некой абстрактной пасторали, в обликах грациозных, мифологических пастушек купались в лучах солнца, неба, ловили упархивающих бабочек...

Долинская тянулась к хореографическому творчеству. Ее школьные постановки помогли ей в осуществлении и более серьезных замыслов. Полнометражного балета поставить Е.И. так и не дали, попросту говоря, не допустили. Хотя долгие, долгие годы на сцене Большого шло «Лебединое» (старое «Лебединое», как мы называли), первый акт которого был поставлен Долинской. Участвовала она и в оперных премьерах. Ставила танцы, пантомимы. До нынешнего времени благополучно продержалась ее пастораль в «Пиковой даме». Ставила она танцы и в «Русалке». Кстати, моя вторая «Русалка» на сцене филиала, где я на дне реки теперь уже бессловесно солировала среди кордебалетных водорослей, была поставлена Евгенией Ивановной.

Но главный успех в хореографии Долинской я разделила с Леней Швачкиным в действительно пикантном номере а lа russe «В селе Малом Ванька жил, Ванька Таньку полюбил». Швачкин обладал недюжим артистическим даром, юмористической пластикой, и мы с азартом, соревнуясь друг с другом, отчебучивали занятные коленца, гримасничали, флиртовали, ритмично лущили семечки, плевались, конфузились...

Но я чуть опередила события. Это было на третьем году обучения.

Не могу не упомянуть и своей первой встречи в своем первом классе с Леонидом Вениаминовичем Якобсоном. С ним я проработала — отрывочно, увы, — всю свою жизнь. И отношу это к дарам судьбы. Ниже я буду рассказывать о Якобсоне подробнее. А сейчас лишь о нашей первой встрече.

Леонид Вениаминович занял меня в своем номере «Конференция по разоружению». Что была за музыка, пытайте, не вспомню. А номер был такой. Десять-двенадцать исполнителей. Словно ООН тех лет. Каждый танцор изображает представителя различных государств. Из участников вспоминаю Володю Левашёва, танцевавшего глупого английского лорда в цилиндре. Мне же досталась роль китайца. Я была меньше всех ростом. Появлялась из-за кулис в соломенной остроконечной шляпе на угловатых якобсоновских глиссадах. Чего-то все время боялась, крутила головой по сторонам, кося глазами. Пряталась в итоге под стул. Все это должно было изображать никуда не годящегося правителя Китая генералиссимуса Чан Кайши. Какой он маленький, смешной и никчемный. С тех пор воды утекло много, но мир все разоружается и разоружается, конференции собираются, распускаются и так, видимо, до тех пор, пока наша планета не взорвется...

Кроме балета нас учили обычному уму-разуму. Русский язык, арифметика, география, история, музыка, французский язык. Написала, и дрогнула рука. Это надо же так учить и так учиться, чтобы совершенно ничего не мочь. Ни сказать, ни понять. Хотя вся профессиональная балетная терминология основана на французском. И давая класс хоть на Марсе, я обойдусь 15–20 французскими выражениями. А по музыке пиком моего познания была миниатюра Бетховена «K Элизе». Это я заучила накрепко. Могу сыграть и сегодня.

Первый год был для меня совсем кратким. Отпуск отца кончился, он и так задержался дольше положенного. Надо было возвращаться на Шпицберген. Дома вслух долго дискутировался вопрос, как быть со мной. В итоге порешили. Мы вновь всей семьей до конца навигации едем в Баренцбург. В Москве оставить меня было не с кем. Мита и Асаф — в продолжительном концертном турне. Общежития в училище тогда не было.

Вновь чемоданы, поезда, Берлин, немецкие газоны, паром, качка, безбрежные высокие волны, снег, дощатая лестница, альбатросы, стужа, ветер.

Глава 6 ОПЯТЬ В ШКОЛЕ И АРЕСТ ОТЦА

Живописать Шпицберген во второй раз не буду. Хватит. Ничего там не поменялось. Только снегу стало больше да перебрались в квартиру попросторнее.

Полярная ночь в этот раз длилась тягуче долго.

Я вновь носилась на лыжах. Сердила родителей. Отец становился все раздражительней и угрюмей. Что-то его гнело.