Я медленно открыла эту дверь

В наших многолетних отношениях с Милой не было ни особо интересных случаев, ни событий. Если не считать того, что наше – всех тех, кто дружил и работал с ней, – общее существование в том, нашем, времени уже само по себе было не случаем, а событием.

Когда Миле исполнилось восемьдесят лет, мы – Наташа Рязанцева, моя жена Ира и я – пришли поздравить ее в квартиру на Аэропорте, завещанную ей теткой Татьяной Александровной, женой Сергея Ермолинского.

И пока дамы, по какому-то поводу пересмеиваясь, готовили на кухонке закуску, я пошел в соседнюю комнату, бывший кабинет писателя. И с почтением сел за письменный стол, на котором стояла фотография его вместе с другом – Михаилом Булгаковым.

Мила была отсюда – из этого мира, из этой культуры. Таких – драгоценностей и редкостей – уже почти не осталось. Пустеет жизнь, рушится культура.

Беда! Утрата!

А уже после ее смерти я открыл замечательную книгу Натальи Громовой «Странники войны. Воспоминания детей писателей. 1941–1944». Там воспоминание Милы с названием «Бескрайность мира и жизни».

Читаю:

«Самое страшное воспоминание из тех дней: поезд трогается, и мамы нет. Эшелон набирает ход. Я жду – может быть, она села и другой вагон и сейчас появится. Но ее нет. Я всю ночь простояла около дверей теплушки, одна в спящем вагоне, одна в мире. Я боялась к кому-нибудь обратиться. Мы были чужими в этом эшелоне, и мне казалось, что меня могут ссадить на ближайшей станции. Ужас, который я тогда испытывала, не забуду никогда.

Утром мама догнала поезд».

И так вдруг ее детство перекликнулось с моим, хоть я, младший, и не запомнил эвакуацию, но так она мне стала близка, дорога и понятна, эта девочка Мила, – с печалью ее улыбки.

Ее отец, поэт Владимир Луговской, написал ей такие стихи:

Милка, девочка моя,
Скоро жизнь тебя научит
Не давать себе житья
И других напрасно мучить.
Эта глупость от отца
Умной дочери досталась —
Сердце тратить без конца,
Лишь бы сердце оставалось.

Что осталось? Сердце осталось, улыбка осталась…

Она осталась.

Наталья Рязанцева

Кинодраматург, автор сценариев фильмов «Крылья», «Долгие проводы», «Чужие письма», «Открытая книга», «Аленький цветочек», «Голос» и многих других.

Я младше Милы на пять лет. Я поступила во ВГИК в 16 лет, она уже оканчивала институт. Позже Мила мне рассказывала, как пришла в учебную часть узнать, кого приняли. Она была секретарем комсомола факультета – у нее всегда была какая-нибудь общественная работа – и вот пришла поинтересоваться новым набором. Кто-то сказал: почитай Рязанцеву. Собиралась взять мои рассказы, но тут ей показали меня в коридоре. Я была толстая, розовощекая – девушка с плаката «Урожай». И Мила решила меня не читать. Потому что такое существо шестнадцати лет с плаката «Урожай» ничего хорошего написать не может.

Нас набирал Туркин, главный теоретик кинодраматургии. Во время экзамена на втором курсе он умер. Принял экзамен, каждому сказал что-нибудь важное, прощальное, пошел в столовую напротив, в Институт марксизма-ленинизма, – ВГИК был тогда недостроен, не было спортивного зала, просмотровых, смотреть фильмы мы ходили на студию Горького, а преподаватели ходили в Институт марксизма-ленинизма напротив, там имелась хорошая столовая, где их хорошо кормили, – Туркин пошел в эту самую столовую и умер по дороге. И нас взял Габрилович, который в это время вел курс, где училась Мила.

Помню, как он хвалил ее дипломный сценарий, подробно нам пересказывал.

Мы поступили в пятьдесят пятом. После пятьдесят шестого (двадцатый съезд, развенчание культа личности Сталина) мы стали заниматься только одним: выяснением, кто мы такие и почему так случилось. Все писали про вернувшихся из ссылок и лагерей. Всё время устраивались бурные собрания по разным морально-этическим поводам. Время было опасное. Все, с одной стороны, расхрабрились после съезда, а с другой – комсомолу велели взять дело в свои руки и не распускать молодежь. Уже после 56-го посадили двух ребят младше нас на курс. За анекдоты. ВГИК мгновенно собрался на митинг в большом зале. Выступали, требовали, чтобы кто-то из руководства явился и объяснил, за что наших ребят арестовали. И вот на этом собрании Мила выступила очень грамотно, по-адвокатски. Пришел Солдатенко из райкома комсомола. Пробовал говорить, ему кричали «долой, долой!», согнали со сцены. Еще какой-то приходил, тоже из районного комитета комсомола. Нам, конечно, ничего не объяснили. Сказали: это дело прокуратуры, это не в нашем ведении. Ребята отсидели три года.