Я, Минос, царь Крита

Каждая клеточка моего естества противилась тому принуждению, которое сквозило в помыслах и поступках Сарры. Вдруг одежда соскочила с плеч Сарры, обнажив её груди. Преднамеренно или случайно? Разве Сарра не знала, что может в любой момент соблазнить меня? Несмотря на свои тридцать шесть лет, Сарра была ещё очень хороша. Многие женщины в этом возрасте уже блекли, покрывались морщинами и начинали полнеть. Мой брат в Фесте любил женщин тучных, а Сарра была изящной и напоминала скорее девушку, нежели зрелую женщину. Это в полной мере соответствовало моему чувству прекрасного. Её женственность в очередной раз победила меня, и я отправился с Саррой на празднество.

Я воспользовался поездкой, чтобы посетить владения богатых тамошних жрецов. Осмотрев одно из них, я обнаружил, что поля хорошо возделаны, а крестьяне и рабы кажутся довольными жизнью. Я вполголоса заметил, что всё имеет ухоженный вид и критиковать управляющего не за что.

   — Что ж тут удивительного, — отозвался Прокас, сопровождавший меня в поездке. Он часто давал мне хорошие советы и стал моим добрым другом. — Что ж тут удивительного, если не нужно платить налоги, да ещё получаешь пожертвования!

   — Люди здесь выглядят довольными, Прокас. Работники счастливы. Разве счастье — в подчинении, а не в свободе выбора своей судьбы? Выходит, этот жрец умеет поставить перед каждым свою задачу, возложить на него ответственность. И не в том ли счастье человека, чтобы храбро нести взятую на себя ответственность?

Я задумался, а Прокас рассудительно заметил:

   — Кто ничего не делает, тот ничего из себя и не представляет!

Двигаясь дальше, я посетил храм, надеясь, что не встречу здесь Манолиса.

Нубийцы поставили мои носилки наземь в переднем дворе и затянули непонятную песню, где упоминалась Африка: каждый куплет они заканчивали пронзительным криком.

Я стал недоверчивым, за каждой стеной мне мерещились соглядатаи, а в каждом слове чудилась ложь. Почему рабы так странно пели, входя во двор храма? Уж не намеревались ли они оповестить жрецов или даже предостеречь их?

Не успел я сойти с носилок и привести в порядок своё одеяние, как ко мне подбежали несколько младших жрецов. Они с величайшей почтительностью провели меня в храм, где представили мне божьего сына. Им оказался недалёкий нарумяненный мальчуган, которому поклонялись: он, правда, не понимал этого своим детским умом.

Казалось, этот молокосос, надменно стоя передо мной, ждал, что я стану целовать ему руку.

Ярость ослепила меня.

   — На колени! — крикнул я громче, чем требовалось. Он не знал, как вести себя с царём, и мне пришлось показать ему: подойдя к нему, я взял его руками за уши и пригнул голову к земле.

Опустившись на колени, он растерянно посмотрел на меня, готовый расплакаться, словно избалованный ребёнок.

   — Ниц перед своим царём! — приказал я, но он замешкался, и тогда я, поставив ногу ему на голову, продемонстрировал, как это делается, ткнув его лбом в каменные плиты пола.

   — Целуй землю, которая тебя родила! — в бешенстве вскричал я и смягчился только после того, как он несколько раз повторил преподанный ему урок.

   — Благородный царь, — промолвил жрец, — да ведь он...

Я прервал его:

   — Он просто глупец! А глупость так же безгранична, как море!

   — Минос, — вмешался другой жрец, очевидец происходящего, — он сын божий!

   — Сын божий? — воскликнул я, перестав понимать и самого себя, и всё, что творилось кругом. — Как бы не так!

   — Последний Священный брак заключался около сорока лет назад. Чтобы опять снискать любовь богов, у нас на Крите попытались повторить этот обряд в их честь ровно четырнадцать лет назад. Аркасу тринадцать, он появился на свет после соития верховного жреца и верховной жрицы... значит, он — сын божий!

   — Он — зазнайка! — бушевал я. — Сын божий! Да сын божий — плод любви бога и богини! Бог — царь города, а богиня — жрица луны! С каких это пор царём города и, следовательно, богом становится жрец?!

Я не хотел даже замечать мальчугана, хотя жрецы то и дело подталкивали его ко мне.

Почему я ненавидел его?

Разве обряд Священного брака пришёлся мне не по душе? Может быть, я протестовал против того, чтобы этот ребёнок был возведён в сыны божьи? А может, я испытывал ревность: ведь Риана ни словом не обмолвилась, что её совокупление со мной имело последствия? Или меня мучило тщеславие?

Я уже собирался покинуть храм, когда меня остановил жрец.

   — Высокородный царь, благородный Минос, — почтительно начал он, не решаясь продолжить.

   — Говори, — милостиво разрешил я, снова обретя душевное равновесие.

   — Здесь, в этом храме, мы по-прежнему поклоняемся Загрею, нашему критскому богу.

Я лишь кивнул, раздумывая, к чему он клонит.

   — Вы, микенцы, принесли с собой Зевса. Он — греческий бог.

   — Разве мы не говорили, что называем верховного бога Зевсом, а вы его знаете как Загрея?

   — Это не одно и то же, — спокойно ответил он, однако тон его был весьма решительным.

   — В чём же различие?