«Я много проскакал, но не оседлан». Тридцать часов с Евгением Примаковым

— Если принять во внимание, что масштаб коррупции не уменьшается, в чем вы видите объяснение многолетнего отсутствия «воли»?

— Тогда все было спущено на тормозах, так как на борьбу с коррупцией не был настроен Ельцин. Это все решило.

— Вас по-своему тоже страшила перспектива открыть шлюзы и устроить римейк 1937 года. Не думаете, что последующим президентам не чужды схожие опасения?

— Думаю. Это имеет место. Конечно, и Путин, и Медведев обладают всей полнотой информации, в курсе, что коррупция расползается. Национальный план по борьбе с ней показывает намерение нынешнего президента «системной проблеме противопоставить системный ответ». Однако есть понимание: резкие радикальные меры могут дестабилизировать обстановку, даже вызвать какие-то осложнения для власти, в целом для государства. Иными словами, неизвестно, куда завести. Из этого не следует, что надо проявлять попустительство. Но прежде чем дать отмашку действиям, способным породить всеобщую подозрительность, сведение счетов, наветы (типа того, что я якобы «крышую» строительный рынок) и как следствие — неизбежные несправедливые гонения, надо сто раз отмерить.

— Утверждают, при Ельцине наличие тайного компромата на чиновника только способствовало карьере. «Секретным оружием» в подходящую минуту можно было умело воспользоваться, а в ожидании своего часа оно делало человека приятно управляемым. Не здесь ли отчасти разгадка запертых в сейфах файлов?

— Наличие компромата делает послушным любого чиновника. Такого удобно продвигать. Он будет из кожи вон лезть, чтобы потрафить начальнику. Но если вы представляете, что в сейфах с шифрами лежат обличающие досье, картотеки, пленки, то это не совсем так. Все проще и сложней одновременно. Достаточно, чтобы начальнику стало известно: имярек в чем-то неблаговидном замешан. Владея этой информацией, в любой момент легко сказать: «Ты у меня смотри, не выскакивай из штанов, потому что я знаю про тебя такое…» А можно и не говорить. Молча наслаждаться своей тайной властью.

— В восемнадцатом веке всякий следующий царь, вступая на престол, издавал указ о недопустимости взяток (при том, что противоположных законов — об их допустимости, не выпускалось). Ладно, это забыто всеми, кроме историков. Но даже если очень захотеть представить коррупцию сравнительно свежей болезнью, возропщет русская литература с ее оравой мздоимцев. «Эпикриз» неутешителен: «мошенник на мошеннике сидит и мошенником погоняет». Как муж врача ответьте: бывает, что застарелые болезни излечиваются?

— Бывают неожиданные исцеления. Иногда человек болен самой страшной болезнью, его уже все похоронили, а он вдруг выкарабкивается.

— Значит, уповать остается только на чудо?

— Почему только на чудо? Коррупция непосредственно связана с экономическим положением того или иного слоя населения, включая чиновничество. Сидит, допустим, в муниципалитете некое должностное лицо. Получает свои тридцать тысяч рублей в месяц. Ну, схватят его за руку, вышибут с работы. Так он, выйдя из конторы, с ходу найдет себе место с зарплатой в три раза больше. Особенно если по долгу службы был связан с бизнес-структурами. А получай он девяносто или сто тысяч и знай, что, стоит попасться на малейшем злоупотреблении, никогда больше не возьмут на государственную службу, поостерегся бы нарушать закон.

Другая суперкоррумпированная категория — милиция. Я бы в два раза сократил ее численность, но попутно ощутимо поднял заработную плату сотрудникам. Милиционеры должны официально получать много и зубами держаться за свою работу. Бояться быть вмиг уволенными без права работать в органах за один только помысел о взятке.

— Но для алчных денег много не бывает…