«Я много проскакал, но не оседлан». Тридцать часов с Евгением Примаковым

— Я был сыт по горло происходящим наверху. Оттого не стремился занять высший пост. Сказал-то о своих президентских планах мимолетно, без всякой шумихи и разных там собраний, которые бы меня поддержали. Этого же всего не было. Я сказал, повторяю, лишь ради того, чтобы информация проникла в избирательскую среду, подняла наш процент. Но это не сработало, так как ОВР обрушили. Сиди во мне идея стать президентом, я бы продолжал борьбу. Ведь мой личный рейтинг оставался высоким. А я не заявил свою кандидатуру.

Так что не думайте, будто я кривил душой, говоря Ельцину, что не намереваюсь стать его «наследником». И после отставки у меня не возникло желания какой-то сатисфакции. Я возглавил федеральный список лишь потому, что мне казалось: если мы победим, это будет хорошо для страны и общества. ОВР имел мощный интеллектуальный заряд, не был связан с теми, кто оказывал отрицательное влияние на Бориса Николаевича.

— Сложно представить, что по горячим следам отставки в вас не бушевал гнев…

— Гнева я не испытывал. Испытывал, говорил, недоумение. Обиду. Даже не сказал бы, что обиделся за себя. Обескураживала абсолютная несопоставимость решения президента разогнать наше правительство с интересами России на тот момент. Обозначился же подъем экономики. И это — без единого цента из-за рубежа. Некоторый рост цен на нефть даже не почувствовался. Они начали подниматься за пару месяцев до того, как наш кабинет ушел. Цены чуть-чуть подросли в марте, а в мае правительство отправили в отставку. За такой короткий срок это никоим образом не могло сказаться. Все внутри восставало против того, что приходится бросать дело на полпути. Однако каких-то мстительных соображений личного порядка, типа: вот я им дам, если приду, — у меня не было.

— Уже руководя РСПП, Александр Шохин рассказывал нам, как сначала согласился, а затем раздумал работать в вашем правительстве. Мимоходом заметил:

«Я понимал: ссориться с Примаковым опасно. Махина, и на восемьдесят-девяносто процентов преемник, следующий президент. Но чем я рисковал? Не было ни малейшего опасения, что Примаков, став президентом, еще покажет мне кузькину мать». Подтверждает Александр Николаевич, что сведение счетов не по вашей части.

— Действительно, сводить счеты не выношу. Мелко… Кстати, какой еще мотив присутствовал в моем согласии войти в список ОВР. Ретроспективно понимаю, что, пожалуй, имело место желание остаться в политике. Я все время в ней был. И потом вдруг такой вакуум. А здесь тебе предлагают возглавить нешуточную политическую силу, способную, в конце концов, оседлать положение. Не «пожалуй» — конечно, существовало желание остаться в политике. Но это не было желанием остаться в политике, чтобы «дать Ельцину». (Смеется.)

— Лужков с его эксцентричными выпадами против Ельцина был для Кремля «красной тряпкой». А тут еще один из руководителей предвыборного штаба Георгий Боос в преждевременном триумфаторском пылу заявил: ельцинская семья будет завидовать семье Чаушеску.

Вам не приходило в голову, что, храбро постреливая из окопов, ОВР оказался неготовым к продуманной полномасштабной войне?

— Боос прекрасно вел дела в Министерстве по налогам и сборам. Он умный парень. Но насчет Чаушеску — непродуманное заявление. Надо дозировать свой полемический задор. Лужков же, полагаю, был не большим раздражителем для Кремля, чем я. Разница в том, что лично против Ельцина я ничего не говорил. Вообще не привык на публике порицать тех, с кем тесно работал или на чье место пришел. Так, я никогда не высказывался по поводу своих предшественников на посту премьера, министра иностранных дел, хотя многое мог сказать. И о Ельцине в книге «Восемь месяцев плюс…» критически писал только по фактам. Наконец, главное: «Отечество — Вся Россия» — твердо вам говорю — родилось не для того, чтобы вести борьбу на уничтожение Ельцина. Понятно, я не могу знать, с какими мыслями шел в ОВР тот или иной деятель. Но гарантирую: в целом движение как таковое не создавалось для «полномасштабной войны».