Я много жил…

Дэви побежал к дороге и окликнул меня. Я несся галопом, держа кольт наготове. Он встал посреди дороги и приказал мне остановиться, размахивая пистолетом. Я направил коня прямо на него и сбил бы его с ног, но он отпрыгнул в сторону и принялся палить в меня, когда я мчался мимо. Я это предвидел и свесился с седла, так чтобы лошадь была между нами, но опоздал, и острая боль обожгла мне голову — его первая пуля задела макушку.

Вперед, вперед! До Рок-Айленда было 28 миль. Я мчался как вихрь. Дэви, у которого всегда были отличные лошади, несся за мной по пятам. Но мой конь не уступал его лошади. Сначала Дэви стрелял в меня на поворотах, но вскоре перестал. Миля за милей оставались позади, и я уже начал думать, что все будет в порядке, когда произошло непредвиденное. Я въехал в густой лес, где, несмотря на занимавшийся рассвет, было еще темно, совершенно темно. Дорога там была мягкая и заглушала стук копыт. Внезапно из темноты прямо передо мной возник всадник. Свернуть ни он, ни я уже не могли, и наши лошади сшиблись грудью. Незнакомый всадник вместе с конем покатились по земле, а я едва не вылетел из седла. Позже я узнал, что это был шериф и что он расшибся не очень сильно. А жеребец отца был крепок. Он встряхнулся, глубоко вздохнул и снова пустился галопом.

Но столкновение не прошло ему даром, и я заметил, что он замедляет шаг. Дэви настигал меня. Вскоре он уже скакал рядом, пытаясь схватить моего коня за узду. Его пистолет был пуст, и потому он не стрелял. Несколько раз я навел на него свой заряженный кольт, но он был смелым человеком, и мне не удалось его запугать. Я не хотел стрелять в него, но мне кажется, что я все-таки выстрелил бы, если бы другого выхода у меня не осталось: я не мог допустить, чтобы меня опозорили, объявив дезертиром. Ведь я не бежал из армии, а всеми силами старался вернуться в свой полк — странное поведение для настоящего дезертира. Однако стрелять я не стал, решив прибегнуть к револьверу только как к последнему средству.

Вот так бок о бок мы проскакали миль десять-двенадцать. Мой конь все больше сдавал, и последнюю милю Дэви вынужден был сдерживать свою лошадь, чтобы не ускакать вперед. Всякий раз, когда он пытался схватить моего коня под уздцы, я бил его по руке тяжелым револьвером, и вскоре он прекратил свои попытки. Я чувствовал, что силы моего жеребца иссякают, и понимал, что должен что-то придумать, если хочу избежать незаслуженного позора. Я человек мягкий и всегда жалел бессловесных животных, только необходимость вынудила меня сделать то, что я сделал. Я сыграл с Дэви шутку, которой научился на западе. Там, когда ловят диких лошадей, в них стреляют, но так, что пуля только слегка задевает холку. Лошади от этого вреда не бывает. Такой выстрел оглушает ее на несколько минут, и все.

Я стремительно приподнялся в седле, приставил дуло своего револьвера к холке лошади Дэви и спустил курок. Она рухнула, Дэви полетел через ее голову. Но через мгновение Дэви снова был на ногах и кинулся за мной. А мой бедный конь уже настолько изнемог, что был не в состоянии оставить его позади.

Я взглянул на часы. Я мог успеть на первый поезд — до Рок-Айленда оставалось всего пять миль. Однако мой конь вряд ли мог их осилить, и я не знал, как поступить. Но тут Дэви подсказал мне, что следует сделать. За поворотом дороги я почти наскочил на фермерский фургон, направлявшийся в город. Впереди футах в двадцати в том же направлении ехал другой. Дэви задержал первый и начал перерезать постромки. Последовав его примеру, я остановил второй фургон. На козлах сидела женщина, которая охотно позволила мне взять ее лошадь, едва я объяснил ей, в чем дело, — начальник военной полиции был ей хорошо известен. Мы перерезали постромки и вскочили на лошадей одновременно с Дэви, но я был на двадцать футов ближе к городу. Однако судьба, казалось, была на его стороне: его лошадь была как будто порезвее. Но он перерезал постромки слишком близко к фургону, и, наступив на длинный ремень, лошадь упала.

Это позволило мне выиграть несколько сот футов, и, когда мы въехали в Рок-Айленд, я все еще был впереди. Наше появление там вызвало общий переполох. Мы мчались по главной улице, и прохожие, которые все ненавидели начальника военной полиции, подбадривали меня как могли. Только чудом не столкнувшись со встречными повозками, мы прискакали на станцию, где поезд должен был вот-вот тронуться. Я ехал сквозь толпу, пока мог, потом спрыгнул с лошади и бросился к ступенькам платформы. Конечно, все расступались перед солдатом, который бежал без шляпы, отчаянно размахивая большим револьвером.