«…Я молчал 20 лет, но это отразилось на мне скорее благоприятно»: Письма Д.И. Кленовского В.Ф. Маркову (1952-1962)

Ваших денег от «Посева» так и не получил… Очень они там ненадежны на этот счет… А был бы деньгам особенно рад, ибо в связи с переездом в другую комнату залез в долги, — не знаю, как и рассчитаться…

Привет Вашей супруге.

Жму руку. Дл. Кленовский

15

2 февраля 1955 г.

Дорогой Владимир Федорович!

Спешу поставить Вас в известность, что только что получил деньги от «Посева». От всей души благодарю Вас за эту щедрую помощь, которая в нынешнее, в связи с переездом особенно трудное для меня материально, время является для меня в полном смысле этого слова спасительной. Меня смущает только размер перевода — целых двести марок!! Собирались ли Вы действительно пожертвовать для меня такой суммой или произошло какое-нибудь недоразумение?

Несколько дней тому назад послал Вам подробное письмо, а потому ограничиваюсь этой короткой благодарностью.

Еще раз сердечное спасибо! Д. Кленовский

16

4 марта <19>55

Дорогой Владимир Федорович!

Письмо Ваше от 13 февр<аля> получил. Отвечу прежде всего на некоторые затронутые в нем вопросы.

Ваша фраза: «Но Вы (т. е. я) не можете отрицать, что Ходасевич все же был злой человек» меня озадачила… Почему Вы в этом (т. е. в том, что Х<одасевич> был злой человек) так уверены? И — главное — почему так уверены также и в том, что я этого не буду (и даже не могу!) отрицать? Вы сперва как будто согласились со мной, что «злобы к ближнему» у Ходасевича нет. Почему же двумя строками ниже Вы снова причислили его к «злым людям»?? Может, в первом случае Вы имели в виду Ходасевича — поэта, а во втором — Ходасевича-человека? Но, если это было так, мне думается, что Вы и во втором случае ошибаетесь… Мы оба с Вами лично Ходасевича не знали и судить о нем как о человеке можем только по воспоминаниям его современников. И вот что, например, писала о нем в год смерти Х<одасевича> (в 1939 г.) в № 70 «Современных записок» Нина Николаевна Берберова, которая лет 12–15 была «подругой жизни» Ходасевича, а затем, лет за 5 до его смерти, с ним разошлась[91]:

«В детстве впервые испытал он то страшное, слезное чувство жалости, которое с годами стало одной из основ его тайной жизни. Это чувство иногда душило его. “Да ведь он счастливее, моложе, здоровее, богаче тебя! — говорили ему. — Ну чего ты его жалеешь?” В последние недели его болезни многие таким же острым чувством жалели его самого. “Ничего более жалкого нет на свете, чем та девочка, помнишь, у Арбатских ворот… зимой… нет, не могу!” Ничего более жалкого не было на свете, чем он сам, лежащий на грубом белье городской госпитальной койки, в желтых, исхудалых руках держащий жестяную кружку с остывшим липовым чаем»[92].

Я слышал, что у Ходасевича характер был тяжелый, что в последние годы своей жизни он пил… Но это уже из другой оперы. Да и судьба так его жестоко трепала, что это неудивительно. Не люблю вообще судить об искусстве по «бытовым» признакам автора… К тому же в искусстве подлинная, скрытая ото всех, сущность человека отражается куда яснее, чем в его личной жизни. Яд в стихах последнего периода жизни Ходасевича, конечно же, был, но он им и защищался и защищал (от неправды мира).

Что касается Березова, то о нем ходят самые фантастические слухи… Пророком какой-то секты он, конечно, не был. Он написал и напечатал в «Н<овом> р<усском> с<лове>» очерк о таком «пророке», а т. к. он отнесся к этому последнему нейтрально, не «осудил» его, — на него посыпались обвинения (в том числе и печатные) в измене христианству, ереси, богохульстве и т. д., и т. д., Для его врагов это был чудесный случай с ним расправиться. Отсюда, вероятно, и пошел дикий слух, дошедший и до Вас, что Березов сам был пророком какой-то секты. Он всего лишь года 2–3 тому назад перешел к баптистам. К последним я не испытываю симпатии (хотя они бывают, и нередко, лучшими христианами, чем многие православные), но это его, Березова, личное дело, и путь этот каким-то образом отвечает свойствам его души и писаний. Березов, в противовес Ходасевичу, защищается и защищает не ядом, а елеем. Последнее как будто правильнее, но получается хуже.

Статьи Терапиано о Вашем футуризме[93] я не читал. №№ «Н<ового> р<усского> с<лова»> доходят до меня с огромным опозданием и нерегулярно. С Вашим мнением о Поплавском я всецело согласен. Из «парижан», вернее «французов», я больше других, как это ни странно, ценю Присманову (читали ли Вы ее «Соль» и «Близнецов»?[94]). Над ней принято смеяться, а между тем она, на мой взгляд, наиболее индивидуальный и сильный из современных поэтов.

В предпоследнем письме Вы обмолвились по моему адресу словами: «Вы нашли свой путь, и сходить с него было бы странно». Насчет пути это не совсем так. Некоей духовной стабильности и устроенности у меня нет. М. б., это пока еще недостаточно выразилось в моих стихах, но их нет. И «благополучия» душевного (как это принято в отношении меня думать) тоже нет. М. 6., это станет заметно в моей следующей книге. Но «ударение на духовности» (Ваши слова), хоть и без благополучия, — останется и не прейдет.