Я — МОЛОТ ПРОТИВ ВЕДЬМ

Правда, Наталье пришлось заплатить отдельную плату за его мужские мучения. В своем подвале, где воздух уже пропитался смертью и где навеки остались растаявшие облачка последнего выдоха двух ведьм, он изнасиловал ее рукояткой железного кованного распятия, изрезав проклятое ненасытное лоно острыми шипами металлических роз, украшавших крест. Эту игрушку он изготовил сам, надеясь использовать ее в имитации сатанинского ритуала, но вот, нашел и другое применение.

Сцену изнасилования он записал с особым тщанием. На последнюю, самую желанную его жертву, это произведет дикое и шокирующее впечатление. И надо было бы, символичности ради, делать такое с каждой из них, но и один раз будет хорошо. Слишком это отвратительно и не по-инквизиторски. Он — Злой Ангел, он посланник Ада по милости божьей. Секс сам по себе противен ему, и не для радости бренной плоти он идет по своему пути. Он не маньяк, который чешет себе яйца в темной подворотне, высматривая аппетитную курочку для забав. Он человек одной идеи, жаждущий только вернуть себе то, что является его естественным правом: право жить, дышать свободно, не оглядываться в темную бездну прошлого.

Спасибо судьбе за то, что она так добра к нему. За то, что она позволяет ему мстить за себя, что дала ему актерский дар, умение перевоплощаться в придуманный его изощренным разумом персонаж. Судьба, а значит, Бог, разобщила ведьм и отняла у них способность противостоять воле Злого Ангела. Судьба лишила их способности видеть больше, чем он им показывает. Он свободно входит в их жизни, приносит им то, чего им не хватает, они принимают дар, а потом, как это всегда бывает при сделке с дьяволом, они отдают ему свою жизнь и душу. И помощь высшего разума или, если угодно, случая только доказывает правоту его поступков.

Кстати, наконец-то он сумел разобраться в причинах апатии, наваливавшейся на него после убийства каждой ведьмы, апатии, разбивавшей его душу после удушения ведьмы и избавления от трупа, когда, казалось бы приходило время удовлетворения.

Каждый раз, пережив очередной приступ апатии, он с трудом входил в новую роль. Каждый раз перед своим новым появлением на сцене видел тот самый сон, пугавший его с детства в полнолуния и после переживаемых мелких стрессов. Видение длилось всего несколько секунд, но оставалось впечатление колоссальной силы воздействия на его сознание. И ребенком и взрослым человеком он неизменно страдал при одном только воспоминании об этом сне. Снилось же ему, что он тонет в болоте. Погружение в трясину было неотвратимо, неизбежно, любое сопротивление ускоряло гибель. Сама воняющая аммиаком и сероводородом жидкость была густа как кисель, липка как клей «Момент», она так хотела его, она медленно и жадно поглощала его миллиметр за миллиметром, и было страшно, страшно, страшно!

Сейчас же ему казалось, что он мог бы избавиться от этого сна, если бы ему удалось воплотить в жизнь одну свою фантазию, возникшую в его мозгу только сейчас, по ходу дела. Точнее, в те минуты, когда он издалека наблюдал за горящими церквами. Он представлял себе внутреннее убранство православного храма при ночном освещении. Только несколько факелов, воткнутых в расщелины в стенах, освещают дрожащими языками пламени невероятную для этого места сцену. Посередине, под куполом церкви стоит огромный, высокий столб, его основание завалено дровами и вязанками хвороста. К столбу привязана ведьма в рубище. Она жива, находится в сознании и понимает, что сейчас ее ожидает страшная кончина в адском пламени. Он медленно обходит вокруг столба, наслаждаясь происходящим, дыша полной грудью, его сердце бьется в такт его звука его шагов. Потом он размеренно читает приговор и поджигает с четырех сторон дрова. Теперь он смотрит, запоминает, снимая на камеру, запечатлевая в анналы своей памяти муки ведьмы, ее вопли и раскаяние в содеянном много лет назад. Такой костер мог бы очистить его душу, пробудить в ней способность нормально жить, спалить горькие воспоминания о событиях, сломавших его жизнь.