Я, Мона Лиза

Уголки губ слегка изогнуты — это еще не улыбка, а скорее обещание улыбки. А в глазах сияет та же добродетель, что и во взгляде погибшего Джулиано; я могла бы сойти за ангела.

Я в восторге долго рассматривала рисунок, а потом, наконец, обратила внимание и на другой листок.

Второй рисунок был сделан не столь тщательно, но я сразу поняла, что где-то видела подобное раньше, и не сразу вспомнила, что это фреска со стены возле Дворца синьории, которую мы разглядывали вместе с мамой.

На рисунке был изображен мужчина, висящий в петле — голова опущена, руки связаны за спиной. Под ним рукою художника было выведено: «Казнь Бернардо Барончелли».

Мрачная картинка совсем неподходящего сюжета, чтобы отсылать ее юной девушке. Я не могла представить, что заставило Леонардо так поступить. Какое отношение ко мне имел Барончелли?

Да и само письмо меня смутило. «Не могу выразить, как мне не терпится вновь Вас увидеть…» Не было ли здесь намека на любовь? Хотя, с другой стороны, письмо подписано: «Ваш добрый друг». Друг, и больше ничего. В то же самое время послание вызвало во мне трепет: значит, Лоренцо всерьез говорил о портрете, а не из праздного желания польстить мне.

Вот почему я каждый вечер ждала отца, надеясь услышать хоть слово о портрете или, что более важно, о приглашении на виллу в Кастелло.

И каждый вечер меня постигало разочарование. Отец ни слова не говорил о том, что меня волновало, и лишь бурчал в ответ, если я осмеливалась спросить, не было ли вестей от мессера Лоренцо по поводу возможного брака.

Но однажды, после очередного унылого ужина, когда я пошла к себе, Дзалумма встретила меня в коридоре с лампой в руке и, войдя за мною в комнату, плотно прикрыла дверь.

— Только не спрашивай, откуда это у меня. Чем меньше будешь знать, тем лучше, — сказала она и достала из лифа запечатанное письмо.

Я тотчас схватила его, полагая, что оно от Лоренцо. На восковой печати был герб Медичи, но содержание письма оказалось неожиданным. При свете лампы я прочла:

«Высокочтимая мадонна Лиза!

Простите мне вольность, которую я себе позволил, когда Вы недавно посетили дворец моего отца, и простите меня за то, что я теперь пишу Вам это письмо. Я слишком дерзок, я знаю, но меня подстегивает желание вновь Вас увидеть.

Отец очень болен. Но, несмотря на это, он позволил мне отвезти Вас на нашу виллу в Кастеллов надлежащем сопровождении по его выбору и выбору Вашего отца. Сегодня же мой брат Пьеро напишет письмо мессеру Антонио, спрашивая разрешения, чтобы Вы поехали с нами.

С радостью и волнением жду новой встречи с Вами. А до тех пор остаюсь

Вашим преданным слугой,

Джулиано де Медичи».

XXVII

Следующие несколько дней я гнала прочь все мысли о Леонардо да Винчи, хотя в глубине души пыталась решить загадку рисунка, на котором был изображен Бернардо Барончелли. И я нашла средство, как не думать о Леонардо, — все время вспоминала тот момент, когда Джулиано наклонился и поцеловал меня в щеку. Я мечтала о «Венере» и «Весне» Боттичелли. Я только слышала об этих картинах и теперь пыталась представить, как они выглядят на стенах в Кастелло. Я даже воображала, как будет смотреться рядом с ними мой собственный портрет. Я жаждала еще раз погрузиться в мир красоты, как случилось, когда моим доброжелательным наставником был Лоренцо Великолепный. Ночью я лежала в кровати и впервые за все время со дня смерти мамы уносилась мысленно за пределы отцовского дома, забывая все свои горести.

В последнее время отцовское дело расширилось, и он начал возвращаться еще позже обычного. Я перестала ждать его к ужину и поднималась к себе, не перемолвившись с ним ни словом до самого утра. Он часто приводил домой Джованни Пико, они пили вино и разговаривали, не обращая внимания на накрытый стол.

Но теперь я была преисполнена особой решимости: упрямо ждала, несмотря на урчание в животе, часами просиживала за столом до самого прихода отца. Вопросов я не задавала — просто сидела и ела, каждый вечер, надеясь, что он наконец-то заговорит о приглашении Лоренцо. Так прошло четыре вечера, на большее мне не хватило терпения.

Я велела кухарке подержать ужин на плите, чтобы не остыл, затем уселась за стол с расставленными приборами. Так я провела три часа, может быть, больше. Свечи успели почти догореть, а голод так сильно давал о себе знать, что я почти решилась поужинать одна.