«Я, может быть, очень был бы рад умереть»

Представляешь, каково жить тут в XIX веке, ходить вниз и вверх по этим улицам… (фабрики уже существовали, ровно как и такой же талант для прозвищ и настоящих имён – Железная Рука, Ангельский Лик, Чучело, Няша), более ста лет назад было непросто.

С таким суицидальным напором вокруг него и у Поэта Дуру не было времени ни писать, ни научиться писать. Он поднимался по Прямой улице в чёрном студенческом костюме, выкашливая свои лёгкие прямо на брусчатку. Однозначная уверенность в смерти была его единственным творческим преимуществом. Как только он добрался до Лиссабона, он начал кашлять кровью и присоединился к богеме.

Его отец был женатым фабрикантом шерсти и обрюхатил служанку. Мать-одиночка признала сына только через два года после его рождения. Командор Дуру возродил шерстяную фабрику, которая недавно обанкротилась, сделав 250 глав семей безработными, они слоняются по городу, сунув руки в карманы и подпирают стены – конкуренция со стороны китайцев.

Поэт сказал: «Ты – дитя пренебреженья/ Будешь жизнь терпеть до исступленья». О своей матери он просто вспоминал факты из жизни: «Любовь – это просто прелюдия похоти».

– Я смотрю на себя, словно бы чужестранец, – писал он. Но всё же, до первых приступов чахотки… (даже в этом ему не повезло, если у нас есть Санаторий – значит воздух не такой плохой… чистый горный воздух, смешанный с сухими южными ветрами; сирокко не несёт туберкулёз, только отчаяние; а уровень заразившихся всегда был меньше, чем в среднем по стране, здесь умирали реже, чем в швейцарских Альпах, это статистика, всё в цифрах…).

… даже в этом ему не повезло, юноша, который писал о любви в местную газету до первых приступов лихорадки.

Белокурая девица

Среди скромных луговых цветов можно найти самые простые, но самые живительные ароматы. Также и в самых диких сердцах, щедро наполненных легковерностью, встречается подлинное чувство чистой поэзии, возвышенной поэзии (…) Это – набросок невинной девушки, пробуждённый чувственным эхом, которое кричит: я – женщина!

Очевидно, что хорошее здоровье не вдохновляет всех, но всё постепенно меняется. Именно чахотка заставила его перейти от «Цветов» к «Жёлчи».

В «Сомнамбуле» он представляет, что он могильщик, который приходит на кладбище в неурочный час, с мотыгой в руке, чтобы наблюдать «фиолетовые гангрены / в женском теле, распадающиеся вновь на жизни…».

Скульптурное белое тело – непорочное,
беззащитное —
Жертва фантастического соблазнения червя,
Который его разъедает, смеясь, без стыда…

Я вырыл, одержимый, тело из небытия…

И в муках совести, в припадках исступленья,
Я целовал её гниющие уста!..

По сей день у него есть подражатели на страницах еженедельных поэтических альманахов и в погребальных стихах на проводах самоубийц, как, например, на похоронах сына начальника полиции, который случайно выстрелил себе в глаз.

В своё время он нивелировал «Мариу», псевдоним какого-то святоши, который проповедовал против «ничтожных душ», которые находят удовольствие в страдании, против «сатанистов» и слуг дьявола, которые выклянчивали у газет Алентежу «полоску для своих поэтических кривляний». Полемика была прокомментирована профессором Вентурой, лектором из Лиссабона, который доказал, что умирающий Поэт Дуру был внутренне опустошён, когда «Мариу» объяснил ему «противоречие в том, чтобы просить смерть отнять жизнь, не зная, что ты жив».

Мятущийся поэт. Попробуй написать на стене своей комнаты, на картонной выемке, четверостишие:

Сердца – пещеры, груди – тоннели,
Всё это наслажденье, девы! не любовь,
А страсть, когда вы так краснели —
Блаженства миг, природы вечный зов!..

Увидишь, какой эффект оно произведёт на цыпочек, которых ты заманишь к себе в комнату. Нет ничего, кроме консервативной непристойности, написанной в старом стиле, когда мы обвиваем свою грешную руку вокруг их талии и шепчем им «любовь моя…», просто прелюдия к похоти. А до этого взбрызни на себя три капли неотразимого Drakkar Noir и указательным и средним пальцем крохотный человечек бежит по её животу, (кот за мышью, кот за мышью), поднимаясь к её груди, чтобы отдохнуть на бельведере её сосков, затем, скатившись вниз по дюнам, вернуться туда, где действительно интересно, свежесть весенней травы, (идёт кот за мышью, идёт кот за мышью…)