Я - Мышиный король

Самое интересное, что я еще делал попытки вырваться. Кровь из треснувшей брови текла мне в глаза, жутковато звенело и, видимо, опухало левое ухо, хлюпало в разбитом носу, а один из передних зубов пошатывался, более, вероятно, не удерживаемый порванными корнями, в общем, я был в полуразобранном состоянии, и тем не менее, вяло старался освободиться, потому что несмотря ни на кровь, ни на страх, что меня окончательно изувечат, всплывала передо мною морда ненавистного Карла, и сквозь мякоть коричневых губ змеились мерзкие оскорбления.

И ужасно ныло под ребрами, куда он ударил меня кинжалом.

Сон становился явью.

Что-то соображать я начал только в парадной - когда Елена, прислонив меня к холодным радиаторам отопления и сказав: Подожди-подожди, дай я тебе хотя бы кровь с лица вытру, - начала промакивать мне щеки и нос платком, от которого вдруг запахло цветочной свежестью.

Пальцы у нее двигались очень профессионально. Она как будто всю жизнь ухаживала за ранеными.

- Я его убил? - спросил я, тоже доставая платок и прикладывая его к щекам и к липкому подбородку. Соображал я всетаки еще не слишком отчетливо. - Не убил? Ну так я его найду и убью!..

Я был уверен, что сделаю это.

Елена выкинула платок.

- Помолчи, - сказала она. - Помолчи. Тебе прежде всего сейчас надо умыться. Ты не можешь в таком виде появляться дома.

Она словно бы немного поколебалась и добавила - с нерешительностью, которая была ей несвойственна:

- Ты знаешь, я получила повестку...

Все мои неприятности тут же выскочили у меня из головы.

- Какую повестку? На транспорт?.. Не может быть! Ерунда! Ты же не подходишь по возрасту!..

- Наверное, снизили ценз, - сказала Елена. - Я, по-моему, слышала о каком-то таком Указе. "Дополнения к "Мерам по обеспечению проживания"... Ладно! Не будем сейчас думать об этом. Поднимаемся к нам и очень тихо проходим мимо Аделаиды...

- Она спит? - не освоившись еще с услышанной новостью, спросил я.

- А кто ее знает? - сказала Елена. Посмотрела на меня как-то загадочно и отвернулась. - Если мы вдруг столкнемся, то не пугайся, Аделаида тебя не укусит...

И она слегка подтолкнула меня вперед:

- Поторапливайся!..

Голос у нее зазвенел.

Мне совсем не хотелось встречаться с Аделаидой, ну ее на фиг, а к тому же и вид у меня был явно непрезентабельный, но едва мы почему-то на цыпочках поднялись на четвертый этаж и Елена, приставив палец к губам, потащила меня через прихожую, по размерам, по-моему, сопоставимую со всей нашей квартирой, как ближайшая дверь, задрапированная узорчатой тканью, осторожно открылась и просунувшаяся оттуда чувырла в белой панаме посмотрела на нас и поинтересовалась с ощутимой тревогой:

- Ты почту проверила?

- Нет почты сегодня, - с досадой сказала Елена. - Что вы, тетя, все время выспрашиваете? Я вам обещала, что если будет, то обязательно принесу. Ложитесь лучше в постель: у вас опять голова к вечеру разболится.

- А это кто? - изучая меня, как сквозь лупу, спросила Аделаида.

- А это один мой приятель...

- Какой приятель, весь - грязный...

- Из нашего класса, я вам потом объясню...

- А зачем ты его привела?

- Математику подготовить...

- Здравствуйте, - сказал я.

Аделаида кивнула.

- Но ты не забудь: если придут какие-нибудь извещения, то немедленно покажи. Покажи, все обсудим, потом уж решим, что нам делать.

Она шмыгнула носом.

- Ладно, ладно! - нетерпеливо сказала Елена.

Дверь без стука закрылась.

Елена опять подтолкнула меня.

- Совсем сбрендила, - сказала она. - Или, может быть, догадывается о повестке. Ты смотри не сболтни, если вдруг как-нибудь с ней столкнешься...

- А что ты собираешься делать? - спросил я.

- Что-нибудь придумаю...

- Говорят, что добровольцам на военную службу дается отсрочка...

- Какая?

- Три месяца...

Елена вся сморщилась.

- Знаешь, давай сейчас об этом не будем. Я сказала: придумаю. И придумаю, можешь не волноваться!..

- А когда у тебя срок призыва?

- Времени еще много...

Елена заметно нервничала: покусала упругие губы, которые были накрашены, и, повесив на вешалку куртку с немного распарывающимся вытянутым рукавом, быстро-быстро, по всей фигуре, одернула праздничный белый фартук - поправляя его, хотя необходимости в этом, по-моему, не было.

На меня она смотреть избегала.

И я тоже почему-то занервничал.

А когда мы прошли на кухню и, на мой взгляд, бесцельно остановились у круглого, невероятных размеров стола, где на скатерти, как будто ожидая приема, аккуратно лежали салфетки из тонкой цветной соломки, то она повозила серебряной ложечкой по одной из таких салфеток, а шепнула - как будто боялась, что нас подслушивают:

- Иди мойся. Полотенце возьми - которое с голубой каемкой. Вообще, прими, пожалуйста ванну...

- Зачем? - удивился я.

- Ну, затем!.. Делай, что тебе говорят!..

И вдруг медленно, мучительно покраснела - так, что выдавилась, казалось, блестящая влага из глаз.

Щеки у нее стали просто малиновые.

Только тогда я понял, что она имеет в виду.

Сердце у меня на секунду остановилось, а потом страшно, болезненно, будто колокол, ударило изнутри.

И опять на секунду остановилось.

- Иду, - сказал я...