Я - Мышиный король

- Копия этой бумаги ушла в мэрию, - сказала она. - В Департамент Надзора, лично товарищу Чернопузу. Так что ты, Бугер, думай, думай - пока не поздно...

После чего стремительно выскочила и даже хлопнула дверью.

Она хотела бы как можно скорее забыть все эти омерзительные подробности, однако память подсовывала - умильную физиономию Дуремара, крупнопористый нос и медоточивые, сладкие интонации: Надо, Ивонночка, надо... Иначе у тебя опять жизни не будет... Посмотри, моя радость, я тут - составил бумажку...

Плюнуть хотелось, настолько все это было противно.

Ивонна спешила к дому, и задержалась она только в двух местах - в магазине у старого кинотеатра, где купила некоторые продукты на завтрашний день, и затем - у длинных почерневших развалин, обнесенных невысоким заборчиком, и, видимо, уже давно прогоревших, но попахивающих еще резкой горечью дыма.

Развалины когда-то представляли собой казармы гвардейцев, а недавно, после заключенного с кошками очередного торжественного Конкордата, непосредственно распоряжением Мэра были переданы под проживание престарелым котам, плохо видящим и не способным нести караульную службу.

Непонятно было, кому потребовалось поджигать эти дряхлые унылые помещения.

Хотя она, кажется, догадывалась - кому.

И, уже отходя, потому что остановка ее привлекла внимание топчущегося на углу кошачьего милиционера, осторожно, чтобы никто не услышал, вздохнула - скорей о себе, а не о каких-то развалинах:

- Что делают!..

Всякая радость у нее окончательно испарилась.

И она даже вздрогнула, когда кто-то, невидимый со спины, очень вежливо, но решительно тронул ее за локоть и беспрекословным движением повернул - заставляя идти и тем самым удаляя от опасного места.

Она вдруг решила, что это - кто-нибудь из охранки.

Но это был, как немедленно выяснилось, Старый Томас, он извлек свою неизменную трубочку изо рта и сказал - нагибаясь и практически совсем без акцента:

- Не надо смотреть...

Голос у него был мягкий и успокаивающий.

- Не буду, - покорно согласилась Ивонна.

А Старый Томас, притронувшись в виде приветствия к новой тирольской шляпе с веселым перышком за тесемкой, приноравливаясь к ее неровному шагу и все также почтительно придерживая за локоть, добавил:

- Не надо смотреть. Не надо обращать внимания. Надо жить так, как будто это все - не есть настоящее. Делать своя работа. Заботиться о своя семья. И не думайт о том, что будет с вами на ближайшая время. Именно так...

Он еще раз неторопливо коснулся узеньких зеленоватых полей:

- Желаю уважаемой фрау доброго настроения...

- Спасибо, - сказала Ивонна.

Как ни странно, но настроение у нее действительно поднялось.

И она даже не замедлила шаг, когда, уже подходя непосредственно к дому, вдруг увидела стоящий на тротуаре квадратный неказистый фургончик, запряженный откормленным мерином и украшенный по обеим своим сторонам рисунком мягких сапожек.

Дверцы у фургончика были распахнуты, и громоздились внутри него картонные разнокалиберные коробки, и точно так же, зияя проемом, распахнуты были двери, ведущие в мастерскую, и в полумраке, который от солнца казался еще чернее, как ей на мгновенье почудилось, перемещалась знакомая фигура мужчины.

Вероятно, Марочник занимался погрузкой.

Сердце у Ивонны заколотилось.

Она вдруг вспомнила вялого, изнуренного человека в Охранной секции Департамента, его розовый крысиный пробор, как будто проведенный с самого рождения по линейке, и его невыразительный голос, судя по всему, не знающий никаких иных интонаций:

- Я надеюсь, что вы, как положено, исполните свой гражданский долг?

- Разумеется, - ответила тогда Ивонна.

А Начальник Охранной секции Департамента склонил акуратную голову:

- Вы можете обращаться ко мне, если потребуется, когда угодно. Анонимность любого вашего заявления мы гарантируем...

И он постучал синеватым ногтем ногтем по поверхности пустого стола.

Так это было.

Словно работала невидимая канцелярия, отмеривая сделанное и не сделанное.

Канцелярия слез.

Но, с другой стороны, это ее как бы и не касалось.

И она, подавив идиотское тупое намерение зайти в мастерскую, плотно сжав губы, как будто закупорив рвущееся наружу предупреждение, громко цокая каблуками, как выстрелы, отдающимися в притворе двора, пропилила пространство, наполненное до краев удушливой фиолетовостью, и, поднявшись по лестнице, которую перечеркивали солнечные лучи, повернув ключ в замке и привычно напрягшись, потянула к себе осевшую грузную дверь, сверху до низу обитую для тепла дешевой клеенкой.

Квартира встретила ее тишиной и спокойным, нетрепетным стоянием воздуха.

Казалось, здесь не присутствует ни одного дуновения.

Правда, впечатление это было обманчивым.