Я на валенках поеду в 35-й год... Воспоминания

Дед вступил в партию кадетов, оказался в составе Московского комитета партии и был избран гласным Московской думы. В дальнейшем он совмещал работу в Московском институте путей сообщения с преподаванием в Московском высшем императорском инженерном училище, где был избран проректором по научной работе. Политикой в советское время дед не занимался, но в публичном обсуждении вопроса о самоуправлении вузов участвовал. В результате попал в ленинский «список внутренних врагов» советской власти и подлежал высылке. Однако в момент высылки находился в заключении, поэтому он и его семья остались в России. Несмотря на все напасти, годы работы в советской России дед считал самыми плодотворными. В 1929 году, как я уже писал выше, его забрали по делу о так называемой Промпартии и в 1930 году расстреляли.

Облик деда в частной жизни лучше всего понятен из личных писем. Его семейная жизнь была довольно своеобразной — он последовательно был женат на обеих моих бабушках. Видимо, он любил их, и они относились к нему хорошо, как и друг к другу. До последнего часа своей жизни он заботился о них, больше, чем о себе. Широко образованный и высококультурный представитель русской интеллигенции Серебряного века, он обладал высокоразвитыми чувствами достоинства, чести и долга. Эти чувства он сумел передать двум своим сыновьям — моему отцу Павлу и его брату Евгению.

Моя бабушка, мать отца Вера Александровна, была из богатой купеческой семьи. Её рано отдали в пансион для благородных девиц. Нравы там были строгие. Даже в старости она просыпалась в холодном поту, когда ей снилось, что завтра — экзамен по математике. Однако спасал характер: не желая идти на экзамен, она принимала превентивные меры — проглатывала муху, и её рвало. Игривый нрав бабушка пронесла через всю жизнь. Она вспоминала, как купцы умыкали девиц на ночные развлечения. «Кадиш — весёлый танец, и дик, и страстен. Его привёз испанец — в любви прекрасен!» А выправку сохранила до самой смерти… В старости она шутила: «Сзади я — не введи во искушение, а спереди — избавь от лукавого».

Во время благополучной жизни при царе Вера Александровна сопровождала деда на научные конгрессы в Париж и т. д. Дед, по-видимому, в юности ухаживал за другой моей бабушкой Евгенией Александровной, но она предпочла путейца Всеволода Александровича Евреинова — моего деда по матери. Семейное предание утверждает, что дед Павел собрался провести медовый месяц в Берлине. Бабушка приехала раньше него, и когда он пришёл на регистрацию, то ему сообщили, что госпожа Велихова зарегистрирована в номере с мужем. Им оказался брат деда, который тоже собирался отдыхать с ними и любезно предложил свой номер. Всё обошлось к общему удовольствию, но факт был символичным.

В Гражданскую войну бабушка Евгения с мужем и детьми (моей матерью Наталией и её братом Димой) попали в Екатеринбург. Там дед (Всеволод Александрович Евреинов) умер. Особенно о его смерти в семье не рассуждали, говорили, что умер от тифа. Теперь я думаю, что, скорее всего, он участвовал в Правительстве Колчака. Когда бабушка Женя с детьми вернулась домой, то вышла замуж за моего деда (Павла Аполлоновича). Так в этой семье оказались оба сына.

Бабушка же Вера ушла к молодому путейцу. К сожалению, их совместное счастье продлилось недолго: он трагически погиб, спасая из-под паровоза ребёнка. На моей памяти бабушка Вера никогда не выглядела несчастной. Она продолжала жить в одной комнате в громадной профессорской квартире деда, которая превратилась в коммунальную. Семья деда оттуда уехала. Я часто бывал у бабушки в комнате, где на стене остались два пятна от голов отца и дяди, когда они слушали в кровати вечернее чтение. В войну она сдавала кровь и получала паёк, в том числе и водку, любила выпить до самой смерти. Бабушка была очень доброжелательная, и я никогда не слышал от неё дурного слова ни о ком: ни о соседях, въехавших, по существу, в её квартиру, ни об иноверцах или лицах других национальностей, что не очень обычно для России.