Я — начальник, ты — дурак

Из ворот училища курсантский строй выходил на глухую улочку Камо, брал твердый шаг и запевал нечто пристрелочное, чтобы проверить голоса, настроить души.

Переулком выходили на Плехановский проспект и оказывались на одной из немногих прямых, ровных и красивых тбилисских улиц.

Покрытая асфальтом, затененная густой листвой могучих платанов, по вечерам, когда спадала жара, она становилась прогулочной аллеей. Сюда выходили погулять, подышать воздухом, который даже в центре города в те годы еще не пах бензиновым перегаром.

Запевал курсант Маракушев. Чистым, буквально прозрачным, звеневшим как хрусталь голосом он выводил слова:

Взвейтесь, соколы, орлами!
Полно горе горевать!

Морозная дрожь пробегала по спине, заставляя сердце сжиматься с томительной сладостью. Шаг людей обретал особую тяжесть. Мерный стук подошв по асфальту придавал строю грузную монолитность атакующей фаланги древнегреческих пехотинцев — пелтастов.

Когда же, выведя на самую-самую высоту тонкую нить хрустальной мелодии, Маракушев подходил к концу строфы, строй ударом мощным и дружным подхватывал:

То ли дело под шатрами
В поле лагерем стоять!

И словно крылья вырастали за спиной. Будто сотня людей становилась вдруг одним человеком, сильным, красивым, радостным…

Конечно, надеяться на повторение такого чуда составом взвода артиллеристов-огневиков, в котором народу раз, два и обчелся, не приходилось. Но я, как тогда показалось, нашел неплохой ход.

Вечером перед поверкой собрал солдат и рассказал им свой замысел — озорной, рисковый, но вполне законный. Солдатам он понравился.

Тренировки начали на другой день.

Мы уходили в степь подальше от чужих глаз. За небольшой горушкой отмерили площадку, которая по размерам соответствовала гарнизонному плацу. Разметили двумя грудками камней срезы трибуны командования и стали тренироваться.

Самое главное заключалось в том, чтобы каждая строфа, каждый куплет и каждое слово были спеты именно в том месте, которое намечено заранее.

Поскольку замысел пришелся всем по душе, солдаты топали с охотой, не жалея сапог, а пели приподнято, в полные голоса.

Поначалу получалось не совсем то, что нужно. То слова сглатывались, то ногу взвод держал слабо, то строй сбивался с ритма и песня шла вразнобой. Приходилось раз за разом начинать снова и повторять, повторять. Наконец все признали: сладилась песня! Дело пошло! Найден и ритм и нужный тон. Все как бы само собой встало на свои места.

А тут и конкурс.

Пошли взвода мимо трибуны по каменистому плацу. Кто пел «Катюшу», кто «По долинам и по взгорьям», кто про шинель и винтовку. Разнообразия в репертуаре не наблюдалось.

Наконец наступила наша очередь.

— Шагом… — подал я команду, — марш!

И сразу запевала под левую ногу бросил слова:

Солдатушки, бравы ребятушки…

Голос ефрейтора Мошарова, красивый, сочный, взлетел над плацем, и мурашки потекли по спине…

Солдатушки, бравы ребятушки,
А где ваши жены?

Дружный хор подбросил вверх по-солдатски суровый ответ:

Наши жены — пушки заряжены,
Вот кто наши жены!

И опять зазвенел вопрос запевалы. Вопрос, в котором уже угадывались нескрываемые нотки веселого озорства:

Солдатушки, бравы ребятушки,
А кто ваши сестры?

Хор, словно принимая игру, тоже смягчал серьезность и с переливами, с лихим разбойничьим посвистом выдавал ответ:

Наши сестры — сабли востры,
Вот кто наши сестры!

Я шел, с удивительной силой ощущая вдохновляющую мощь песни. Шагать было легко, словно неведомая сила чуть-чуть приподнимала тебя над землей, придавала радостное, веселое настроение..

Я шел и косил глазом, ожидая, когда ступлю на линию, заранее намеченную на тренировках. И вот она — линия!

Вскинул руку к козырьку фуражки. И сзади задорный, полный вызова голос Мошарова вывел слова:

Солдатушки, бравы ребятушки,
А кто ваши тетки?

Тут же хор во всю силу голоса, подмываемый так долго скрываемым озорством, грянул:

Наши тетки — две бутылки водки,
Вот кто наши тетки!

Что там происходило за моей спиной на трибуне, не знаю — не видел. Но что-то происходило. Потому что взвод еще не кончил петь, как над плацем прозвучало:

— Командир взвода, к трибуне!

Передав командование старшине, я бегом дернул к месту начальственного стояния.

По форме представился командиру дивизии генералу Ягодину. Тот оглядел меня, улыбнулся лукаво и сказал:

— Это не я. Это начальник политотдела тебя пригласил. Полковник Сорочан. К нему обращайся.

Сорочан выглядел хмуро.

— Хулиганишь? — спросил он.

— Как?! — делая удивленный вид, спросил я, хотя догадывался, в чем дело.

— Какие песни поешь, лейтенант?! С чьего голоса?

— Нормальные песни, — сказал я. — Строевые. Хорошо под ногу ложатся.

— Значит, песня, прославляющая пьянство, — нормальная?