Я намерен хорошо провести этот вечер

– Это не дым, а пар. Так бывает, когда кто-то дышит.

– А кто там дышит?

– Зайчик.

Папа говорит, что под снегом живет зай– чик и что надо писать аккуратно, чтобы не обжечь зайчика.

– А как его увидеть?

– Зайчика, который живет под снегом, трудно увидеть. Он сам показывается когда хочет.

Я вглядываюсь в дымящуюся норку. Зайчика все нет. «Не попал», – думаю я и писаю дальше, и все смотрю и смотрю, и все жду зай– чика, который живет под снегом.

Как мы сбили Ивана Пургина

Осенним дождливым вечером красный Витькин джип неторопливо катился во второй полосе слева по Садовому. Мы негромко смеялись и сладко нежились в замше курток. Фонари отражались в мокром асфальте, в окнах домов горели уютные огоньки, мы собирались проведать пару ночных клубов. Был один из таких вечеров, когда хорошо потанцевать, а после сидеть перед камином в полутемном зале, где по углам оплывают толстые свечи, и неспешно попивать портвейн. На разделительной полосе стояла шатающаяся человеческая фигурка.

До фигурки оставалось каких-нибудь метров десять, когда она побежала наперерез. Иногда время тянется, сил нет, а иногда происходит все так, что не успеваешь и глазом моргнуть. Джип хищно подцепил мужичка (фигурка оказалась мужская) правым углом кенгурятника, забросил его на капот, уподобившись злобному носорогу, отшвырнул прочь и с визгом остановился.

Мы свернули головы. Справа, позади, лицом вниз, валялся грязный куль, это и была фигурка, оказавшаяся, как уже говорилось, мужичком. Случилось все напротив белого здания Главного управления ГАИ Москвы.

Мы выскочили из джипа и бросились к телу. Витька отчаянно вскрикивал и почти плакал. Я перевернул мужичка, брезгливо ухватив мокрую, грязную куртку. Куртка напомнила мне детство, она была из пластикового материала под названием «болонья». Тогда эти куртки носили одни пьяницы, собирающиеся на задворках продуктовых мага– зинов.

Из куртки торчало лицо. Глаза мутно смотрели в небо, рот быстро дышал. В левой ноздре белела сопля, кожа на виске разъехалась, оголив красно-белую внутренность. Череп напоминал косточку странного фрукта, проглядывающую сквозь мякоть. Ширинка на дешевых шерстяных брюках была расстегнута. Я вспомнил, как летом гулял с девушкой по бульвару и видел спящего в середине цветочной клумбы мужчину, у которого из штанов выпал длинный шланг. Девушка тогда сделала вид, что ничего не заметила.

Я услышал свой голос:

– Не вздумай сдохнуть, мужик.

Мимо проехала «Скорая». Витька бросился наперерез, но «Скорая» не остановилась. Остановился «Пассат» с голубыми ментовскими номерами. Из него вышел толстяк с добрым лицом, осмотрел место и посоветовал запихнуть мужичка в тачку и везти в «Склиф».

– Дадите денег и свалите, – посоветовал толстяк.

Мы уже было начали ворочать тело, как притормозил еще кто-то. На этот раз оказалась девушка. Она представилась врачом и посоветовала мужичка не трогать, так как он может окочуриться в дороге.

Тем временем истерика отступила, и Витька даже подложил под лысую голову свою куртку. Я почувствовал, как ему неприятно трогать эту голову, тем более что изо рта у мужичка поползла розовая струйка.

Дальше события пошли по отлаженному сценарию. Были менты с автоматами, которые долго искали у мужичка документы. Он оказался Иваном Пургиным из Матвеевского. Был врач, которому пришлось сунуть тысячу, чтобы он записал в протоколе, что Пургин был пьян, хотя Пургин и в самом деле был пьян. А еще я вместе с усатым капитаном и понятыми измерял место аварии рулеткой.

Несколько часов мы проторчали в холодной комнатушке в ожидании протокола. Вместе с нами маялась парочка наркоманов с лицами, покрытыми бурыми прыщами. Один говорил, что его надо отпустить, потому что он болеет туберкулезом. Другой, с еврейским страдальческим лицом и длинным носом, плаксиво просил сигарет. Широкозадые гаиш– ники грубовато шутили, но в целом вели себя дружелюбно.

Были еще какие-то протоколы, подписи и дискуссии. Витька сожалел, что мужичок своим телом помял капот джипа. Я думал, что ни в какой клуб мы уже не успеем, да и танцевать расхотелось.

Когда, уже под утро, мы ели хот-доги у подножья высотки на Смоленской, я вспомнил, как летом Витька назвал нас обоих подонками. Тогда это было модное словечко, обозначающее молодых негодяев, прожигателей жизни, не отягощенных буржуазной моралью. Летом я был с Витькой не согласен и теперь не согласен, мы не подонки, мы просто люди. Обыкновенные люди.

Гонки на кладбище

Бабушка умерла. Родственники не сильно переживали – бабушка была очень старой. Все, кто знал бабушку близко и любил ее, давно были на том свете, а молодые не сильно переживали. Для молодежи бабушка была чужой. Старость часто делает людей чужими.

Уйдя в мир иной, бабушка освободила для меня прекрасную квартиру в доме советских патрициев. Я расхаживал по огромной лоджии, осматривал роскошный вид на город и предвкушал, как мои подруги будут падать в обморок, оказавшись здесь. Оставалось только похоронить бабушку.