Я научила женщин говорить

Распахнулась атласная шубка!
       Не сердись на меня, Голубка,
              Что коснусь я этого кубка:
                     Не тебя, а себя казню.
Все равно подходит расплата —
       Видишь там, за вьюгой крупчатой,
              Мейерхольдовы арапчата
                     Затевают опять возню?
А вокруг старый город Питер,
       Что народу бока повытер
              (Как тогда народ говорил), —
В гривах, в сбруях, в мучных обозах,
       В размалеванных чайных розах
              И под тучей вороньих крыл.
Но летит, улыбаясь мнимо,
       Над Мариинскою сценой prima[82]

,              Ты – наш лебедь непостижимый,
                     И острит опоздавший сноб.
Звук оркестра, как с того света
       (Тень чего-то мелькнула где-то),
              Не предчувствием ли рассвета
                     По рядам пробежал озноб?
И опять тот голос знакомый,
       Будто эхо горного грома, —
              Ужас, смерть, прощенье, любовь...
Ни на что на земле не похожий
       Он несется, как вестник Божий,
              Настигая нас вновь и вновь.
Сучья в иссиня-белом снеге...
       Коридор Петровских Коллегий^{15}              Бесконечен, гулок и прям.
(Что угодно может случиться,
       Но он будет упрямо сниться
              Тем, кто нынче проходит там.)
До смешного близка развязка;
       Из-за ширм Петрушкина маска[83]^{16},              Вкруг костров кучерская пляска,
                     Над дворцом черно-желтый стяг...
Все уже на местах, кто надо;
       Пятым актом из Летнего сада
              Пахнет... Призрак цусимского ада
                     Тут же. – Пьяный поет моряк...
Как парадно звенят полозья
       И волочится полость козья...
              Мимо, тени! – Он там один.