Я научила женщин говорить

Над Азией – весенние туманы,
И яркие до ужаса тюльпаны
Ковром заткали много сотен миль.
О, что мне делать с этой чистотою,
Что делать с неподкупностью простою?
О, что мне делать с этими людьми!

Мне зрительницей быть не удавалось,

И почему-то я всегда вклинялась
В запретнейшие зоны естества.
Целительница нежного недуга,
Чужих мужей вернейшая подруга
И многих – безутешная вдова.

Седой венец достался мне не даром,

И щеки, опаленные пожаром,
Уже людей пугают смуглотой.
Но близится конец моей гордыне:
Как той, другой – страдалице Марине, —
Придется мне напиться пустотой.

И ты придешь под черной епанчою,

С зеленоватой страшною свечою,
И не откроешь предо мной лица...
Но мне не долго мучиться загадкой:
Чья там рука под белою перчаткой
И кто прислал ночного пришлеца?

23—24 июня 1942

Ташкент

Еще одно лирическое отступление

Все небо в рыжих голубях,
Решетки в окнах – дух гарема…
Как почка, набухает тема.
Мне не уехать без тебя, —
Беглянка, беженка, поэма.

Но, верно, вспомню на лету,

Как запылал Ташкент в цвету,
Весь белым пламенем объят,
Горяч, пахуч, замысловат,
Невероятен...

Так было в том году проклятом,

Когда опять мамзель Фифи[60]
Хамила, как в семидесятом.
А мне переводить Лютфи,
Под огнедышащим закатом.

И яблони, прости их, Боже,

Как от венца в любовной дрожи,
Арык на местном языке,
Сегодня пущенный, лепечет.
А я дописываю «Нечет»
Опять в предпесенной тоске.

До середины мне видна

Моя поэма. В ней прохладно,
Как в доме, где душистый мрак
И окна заперты от зноя
И где пока что нет героя,
Но кровлю кровью залил мак...

1943

Ташкент. Балахана

Cмерть

I. «Я была на краю чего-то...»

Я была на краю чего-то,
Чему верного нет названья...
Зазывающая дремота,
От себя самой ускользанье...

Август 1942

Дюрмень

II. «А я уже стою на подступах к чему-то...»

А я уже стою на подступах к чему-то,
Что достается всем, но разною ценой...
На этом корабле есть для меня каюта,
И ветер в парусах – и страшная минута
Прощания с моей родной страной.

1942

Дюрмень

III. «И комната, в которой я болею...»

И комната, в которой я болею,
В последний раз болею на земле,
Как будто упирается в аллею
Высоких белоствольных тополей.
А этот первый – этот самый главный,
В величии своем самодержавный,
Но как заплещет, возликует он,
Когда, минуя тусклое оконце,
Моя душа взлетит, чтоб встретить солнце,
И смертный уничтожит сон.

Январь 1944

Ташкент

Новоселье

1. Хозяйка

Е. С. Булгаковой[61]