Я не ангел

Беата ела так радостно, что вслед за ней все еще раз принялись за еду. С Эммой они переглядывались и хихикали, как десятилетние девочки. Беата улыбалась Алене Сергеевне, почтительно поглядывала на Игоря Сергеевича, как будто кто-то научил ее, как всем понравиться, всех очаровать. А я (и отец, по-моему, тоже) почувствовал огромное облегчение оттого, что Беата заполнила собой все пространство: можно было больше не быть обязанным демонстрировать чувства, которых на самом деле не испытывал. Я имею в виду, что, может быть, мне не стоило приезжать и лучше было бы оставить все, как есть.

– Скажи что-нибудь по-польски, польский язык такой красивый… – попросила Эмма.

– Чекам пшийдь пшытул, – прошелестела Беата.

Это была фраза из фильма «Четыре танкиста и собака», я этот фильм знаю наизусть.

– Мой папа художник. Он очень рассеянный, как все творческие люди… Папа говорит, не отходя от мольберта, «где обед?», а мама – «я не кухарка», а папа – «оставь свой польский гонор», а мама – «не надо было брать жену из рода Ленцких», и они смеются.

– Вас не Бекки Шарп зовут? – спросил отец.

Я не знал, кто такая Бекки Шарп, но, очевидно, отец как-то недобро и обидно для Беаты пошутил, потому что Эмма испуганно вскинулась: «Ну, папа…».

– Ой, да, точно! – воскликнула Беата. – Отец Бекки Шарп – художник, а мать – француженка из рода Монморанси. Мой папа художник, а мама полька из рода Ленцких… Бекки Шарп – хитрая авантюристка, и я… тоже хитрая.

Беата обезоруживающе улыбнулась. Щербинка между зубами вообще-то выглядит очень мило.

Отец привстал и шутливо поклонился:

– К тому же у вас, как у Бекки Шарп, быстрый ум!.. А ваша мама чем занимается, кроме того, что она из рода Ленцких?

– Мама умерла. Прошло семь месяцев, пять дней и два часа. Знаете, Ленинград, университет… вот, встреча с Эммой, все это так здорово, но… Мама умерла внезапно, во сне.

Эмма бросилась к Беате обнять, но не решилась, замерла, пораженная огромностью ее горя. Алена Сергеевна кивнула: «Сочувствуем». Отец сказал: «Ну что же, все мы когда-нибудь, так или иначе…», и Эмма посмотрела на него отчаянным взглядом, как будто он прямо сейчас подвергается ужасной опасности.

Вечер прошел так тепло и весело, как будто мы семья. Наконец-то я что-то узнал о своем отце: он не здесь. Делает вид, что здесь, с нами, но на самом деле ему ничего неинтересно, кроме Диккенса и Эммы. Он оживился, только когда Беата завела с ним разговор об английской литературе. Она смотрела на отца, подавшись вперед и не сводя с него восторженных глаз, а когда он делал паузу, она вопросительно повторяла его последнюю фразу, будто закидывала удочку, и он тут же продолжал. Это… это вызывает уважение. Я имею в виду, когда человек так увлечен чем-то своим.

Впрочем, было и кое-что неожиданное, противоречащее этому образу. Неожиданным оказалось то, что мой отец поет. Поет смешные старые песенки, которые иногда пела и Нино бэбо: «Дамы, дамы приглашают кавалеров, там, где галстук, там перед». Может быть, эти песенки пели в семье мамы, но разве филологи могли петь такие песни?.. Но может быть, это была шутка, они пели с иронией? Отец пел без улыбки, с печальным лицом. «Дамы, дамы, помогите Боре, помогите Боре, вам говорят! Он наделал лужу в коридоре… Шаг вперед и два назад…» Вероятно, он может быть очень обаятельным человеком, если захочет проявить обаяние.

«Какая у вас прекрасная семья», – сказала Беата, и Эмма заторопилась: «Мы семья, все четверо», а Алена Сергеевна подтвердила: «Ну, конечно, кто спорит, мы семья». Сказанное вот так, по обязанности, при чужих, ничего не значит, но благодаря Беате вечер прошел так, будто мы и правда семья.

– Ты в общежитии живешь? Тебе на метро надо ехать, – с таким ужасом сказала Эмма, будто Беате нужно ехать на метро в Африку, но тут же испугалась, что это может быть истолковано как снобизм, поправилась: – Ты завтра приедешь? Давайте все вместе в Эрмитаж пойдем, а потом к нам обедать…

– Знаешь, Беата, какое у Эммы в детстве было любимое занятие? Делиться. Ну, что-то типа «те, кому повезло в жизни, должны делиться с теми, кому повезло меньше». Сейчас она хочет поделиться с тобой Эрмитажем и обедом. И обдумывает, что еще можно для тебя сделать, – засмеялась Алена Сергеевна, всем своим видом показывая, что сделать ничего нельзя, Беата сейчас отправится в свою жизнь, а они останутся в своей и думать забудут об этой обаятельной девочке с польским акцентом.

Игорь Сергеевич вышел из комнаты, вернулся и протянул Беате деньги – вот, возьми на такси.

– Ну что вы! Это же деньги… – отпрянула Беата, словно Игорь Сергеевич держал в руке не мятую зеленую трешку, а змею или крысу.

Отец пожал плечами:

– Ну, как хочешь, тогда до свидания.

– Оставайся, – скомандовала Алена Сергеевна и уточнила, чтобы ясно было, что Беата приглашена не на одну ночь: – Оставайся на всю неделю.

Отец взглянул на Алену Сергеевну с удивлением, а Эмма бросилась обнимать Беату, потом мать, заодно и меня обняла.