Я не боюсь

– Неправда. Куда-то ты ходишь.

– Гуляю… и все.

– Один?

– Один.

– А что такое? Тебе не нравится быть с твоими друзьями?

– Почему, нравится. Мне также нравится иногда побыть одному.

Он согласно покивал, глядя в никуда. Он казался старше своего возраста, среди черных волос мелькало белое, щеки у него провалились, как будто он не спал целую неделю.

– Ты рассердил маму.

Я сорвал веточку розмарина и начал растирать ее пальцами.

– Я не нарочно.

– Она сказала, что ты отказываешься спать в одной комнате с Серджо.

– Мне это не нравится…

– Ну и почему?

– Потому что хочу спать с вами. В вашей кровати. Все вместе. Если мы прижмемся друг к другу, то уместимся.

– А что подумает Серджо, когда узнает, что ты не хочешь спать с ним в комнате?

– Мне все равно, что он подумает.

– Но так себя с гостями не ведут. Представь себе, что ты приехал к кому-то в гости, а он отказывается спать с тобой в одной комнате. Что бы ты подумал?

– Ничего бы не подумал. Я просто хотел бы, чтобы вся комната была для меня. Как в гостинице.

Он усмехнулся и щелчком запустил окурок на дорогу.

Я спросил его:

– Серджо твой начальник? Поэтому он должен жить у нас?

Он удивленно посмотрел на меня:

– С чего ты взял, что он мой начальник?

– Потому что он всеми командует.

– Ничем он не командует. Он просто мой друг.

Это неправда. Старик не был ему другом, он был его начальником. Я знал это.

– Папа, а где спишь ты, когда ездишь на Север?

– Почему ты это спрашиваешь?

– Просто так.

В гостинице или там, где придется, иногда в кабине грузовика.

– А по ночам на Севере что-нибудь случается?

Он посмотрел на меня, вздохнул и спросил:

– В чем дело? Ты что, не доволен, что я вернулся?

– Доволен.

– Ну-ка, скажи мне правду.

– Правда, доволен.

– Обними-ка меня. Покрепче. Давай, Микеле, давай. Покажи отцу, какой ты сильный.

Я обнял его изо всех сил и заплакал. Слезы текли по моим щекам, и у меня перехватило горло.

– Ты что, плачешь?

Я сглотнул:

– Нет, не плачу.

Он вытащил из кармана мятый платок:

– Ну-ка, вытри слезы. А то кто-нибудь увидит, что ты как девчонка. Микеле, в эти дни у меня много дел, и поэтому прошу тебя слушаться. Твоя мама устала. Не доставай ее своими капризами. Если ты будешь вести себя хорошо, то, как только я закончу, возьму тебя к морю. Покатаемся на водном велосипеде.

Я задохнулся:

– А что это?

– Это лодка, у которой вместо весел педали, как у велосипеда.

Я вытер слезы.

– На нем можно доехать прямо до Африки?

– Если хорошо покрутить педали, то и до Африки.

– Я хочу уехать совсем из Акуа Траверсе.

– Почему? Тебе здесь больше не нравится? Я вернул ему платок.

– Давай переедем на Север.

– Почему ты хочешь уехать отсюда?

– Не знаю… Мне не хочется больше оставаться здесь.

Он посмотрел вдаль.

– Мы уедем.

Я сорвал еще одну веточку розмарина. У него был замечательный запах.

– Ты когда-нибудь слышал о медвежатах-полоскунах?

Он поднял брови:

– О медвежатах-полоскунах?

– Да.

– Нет. А кто это?

– Какие-то медведи, которые стирают тряпки… Но, может, их и не существует.

Папа поднялся на ноги и размял спину.

– А-а-а! Пойду в дом, надо поговорить с Серджо. Иди побегай немного, скоро обед. – Он открыл дверь, но остановился на пороге: – Мама приготовила лапшу. Когда придешь, попроси у нее прощения.

В это мгновение появился Феличе. Он остановил свой 127-й, подняв облако пыли, и выскочил из машины, словно за ним гнался пчелиный рой.

– Феличе! – закричал отец. – Ну-ка, быстро сюда!

Феличе кивнул, а когда проходил мимо меня, шлепнул по макушке и спросил:

– Как дела, придурок?

Раз Феличе здесь, там – никого.

Ведро с дерьмом было полным. Кастрюля с водой – пустой.

Филиппо сидел, закутав голову покрывалом. Он даже не заметил, что я спустился в яму.

Мне показалась, что его щиколотка выглядит хуже: она распухла и стала фиолетовой. Мухи так и липли к ней.

Я подошел.

– Эй!

Никакой реакции.

– Эй! Ты меня слышишь?

Я подошел еще ближе:

– Слышишь меня?

Он выдохнул:

– Слышу.

Значит, папа не отрезал ему уши.

– Тебя ведь зовут Филиппо, правильно?

– Да.

Путь был открыт.

– Я пришел сказать тебе очень важную вещь. В общем… Твоя мама сказала, что любит тебя. И что ей без тебя плохо. Это она вчера сказала, по телевизору. В теленовостях. Она сказала, что бы ты не беспокоился… И что ей нужны не твои уши, а весь ты.

Он молчал.

– Ты слышал, что я сказал?

Молчание.

Я повторил:

– Твоя мама сказала, что любит тебя. И что ей тебя не хватает. Это она сказала по телевизору. Сказала, что ты не должен беспокоиться… И что ей нужны не твои уши, а…

– Моя мама умерла.

– Как умерла?

Он ответил из-под покрывала:

– Моя мама умерла.

– Ты что говоришь-то? Она жива. Я ее видел, в телевизоре…

– Нет. Она умерла.

Я прижал руку к сердцу:

– Клянусь головой моей сестры Марии, что она жива. Я видел ее вчера вечером в телевизоре. Она жива. У нее белые волосы. Худая. Немножко старая… Но красивая. Она сидела в высоком кресле. Коричневом. Большом. Как у королей. А сзади была картина с кораблем. Правильно или нет?

– Да. Картина с кораблем… – Он говорил тихим голосом, слова заглушались тканью покрывала.

– И у тебя есть электрический паровозик. С трубой. Я видел его.

– Его больше нет. Он сломался. Няня выбросила его.