Я не боюсь

– Чего тебе надо? – крикнул я ей, когда бежал через площадку, и птица вновь спикировала на меня. Я отбежал в сторону, обернулся и посмотрел на эту сумасшедшую сову.

Она продолжала носиться над площадкой. Иногда она ударяла крылом связку хвороста, лежащую у стены, делала круг и возвращалась вновь. Упрямая.

Но почему она делала это? Охотилась за мышью? Вряд ли. Тогда что?

Гнездо!

Точно. Гнездо. А в нем совята.

Как ласточки, если выгонишь их из гнезда, будут носиться кругами, пока не умрут от усталости.

Кто-то завалил гнездо совы. А совы устраивают гнезда в пещерах.

Пещера!

Я вернулся назад и принялся разбрасывать жерди, в то время как сова вновь и вновь падала на меня.

– Подожди ты! Я сейчас! – крикнул я ей.

Вот она, хорошо скрытая дыра в камнях! Овальная, широкая, словно колесо грузовика.

Сова нырнула в отверстие.

Внутри пещеры темень была, как деготь. Пахло горелым деревом и золой. Я не мог понять, насколько она глубока.

Я сунул в пещеру голову и позвал:

– Филиппо!

Мне ответило эхо.

– Филиппо! – позвал я громче. – Филиппо!

Подождал. Никакого ответа.

– Филиппо, ты слышишь меня?

Его здесь не было.

Его здесь нет. Беги домой, повторил голос сестры.

Я сделал пару шагов назад, когда внезапно мне послышался глухой стон.

Может, показалось?

Я вернулся к дыре, просунул голову поглубже.

– Филиппо! Филиппо, ты здесь?

Из темноты я услышал: м-м-м-м, м-м-м-м, м-м-м-м !

– Филиппо, это ты?

– М-м-м-м!

Он! Точно он!

Я почувствовал, как тяжесть навалилась мне на грудь, я оперся о стену и сполз вниз. И остался сидеть на этой площадке в козлиных какашках, с улыбкой на губах.

Я его нашел.

Из моих глаз полились слезы. Я вытер их рукой.

– М-м-м-м!

Я поднялся.

– Иду! Я сейчас приду. Ты видишь? Я пришел, как обещал. Видишь?

Веревка. Я нашел ее, висящую на жерди плетня, привязал к корню, рядом с той, что держала коз, и бросил в дыру.

Вот и я!

Я начал спускаться. Метра через два я достиг дна. Оно было завалено хворостом, ветками, разбитыми ящиками из-под помидоров. Встав на четвереньки, я пополз, нащупывая рукой путь в темноте. Я был голым и скоро начал трястись от холода.

– Филиппо, ты где?

– М-м-м-м!

Они заткнули ему рот.

– Я сей… – Нога попала между двух жердей, я полетел на ветки, полные шипов. Острая боль вцепилась зубами в лодыжку. Я заорал от боли, и горячая кислая рвота выплеснулась из меня.

Дрожащими руками я вытащил зажатую ногу. Сильная боль пульсировала в щиколотке.

– Знаешь, я ногу поранил, – прохрипел я. – Ты где?

– М-м-м-м!

Я сжал зубы, пополз на это мычание и наткнулся на него. Он лежал, заваленный хворостом. Я сбросил ветки и ощупал его. Тоже голый. Руки и ноги стянуты широким скотчем.

– Говорить не можешь? Подожди, я освобожу тебя. Будет немного больно.

Я сорвал скотч с его губ. Он не закричал, а начал глубоко глотать воздух.

– Ну, как ты?

Он не отвечал.

– Филиппо, как ты себя чувствуешь, ответь мне.

Он тяжело дышал, словно охотничья собака, укушенная ядовитой змеей.

– Тебе плохо?

Я дотронулся до его груди. Она очень быстро вздымалась и опадала.

– Сейчас мы уйдем отсюда. Уйдем. Подожди. – Я попытался освободить его руки и ноги. Стянуто туго. В конце концов зубами мне удалось слой за слоем сорвать скотч. Сначала с рук, затем с ног. – Ну вот и все. Пошли. – Я потянул его за руку. Но рука безжизненно обвисла. – Вставай, прошу тебя. Мы должны идти. Они уже едут сюда. – Я попытался поставить его на ноги, но он опадал, словно тряпичная кукла. В этом истощенном тельце не было ни капли сил. Он не был мертв только потому, что продолжал дышать. – Я не смогу вытащить тебя из ямы. У меня болит нога. Я прошу тебя, Филиппо, помоги мне… – Я взял его за руку. – Давай вставай! – Я усадил его, но, как только отпустил, он опять свалился на землю. – Ну что мне делать! Ты что, не понимаешь? Тебя убьют, если ты останешься здесь! – Комок встал у меня в горле. – Умрешь здесь, дурак, какой же ты дурак! Я пришел сюда из-за тебя, я тебе обещал это, и я пришел, а ты… а ты… – Меня затрясло от рыданий. – Ты… должен… встать… дурак… дурак… больше ты никто. – Я вновь и вновь пытался привести его в чувство, но он валился в золу с поникшей головой, словно дохлая курица. – Встань! Встань! – орал я и колотил его кулаками.

Я не знал, что мне делать. Я уселся у стены и уперся лбом в колени.

– Ты же еще не умер, понимаешь? – Я продолжал плакать. – И это вовсе не рай.

Неожиданно он прекратил тяжело дышать и что-то пробормотал.

Я приблизил ухо к его губам.

– Что ты сказал?

Он прошептал:

– У меня не получится.

Я замотал головой:

– Как то есть не получится, еще как получится!

– Нет, извини меня.

– Получится, конечно, получится.

Но он замолк. Я обнял его. Покрытые только грязью, мы дрожали от холода. Ничего нельзя было поделать. Не получится даже у меня. Я чувствовал смертельную усталость, не было никаких сил, боль продолжала терзать щиколотку. Я закрыл глаза, сердце потихоньку успокаивалось, и я, незаметно для себя, задремал.

Я открыл глаза.

Было темно. На мгновение мне почудилось, что я дома, в своей постели.

Затем я услышал лай собаки Меликетти. И голоса.

Они пришли.

Я рванул Филиппо за плечо: